Мой Рагнарек.
Миниатюра

Рагнарек подкрался незаметно. Ты что-то говорила про кусочек банана и про Фенрира, ждущего свое солнце у тебя в животе. И вот уже он – твой Рагнарек, поджидающий меня где-то там, за углом сознательных выводов и чужих мыслей. Непрерывный суицид. Да, кажется, именно так я и ответил – именно суицид, мой маленький Рагнарек, странное одиночество нездешних ветров, растерянные улыбки и неуверенные смешки сумасшедшего.

Мой Рагнарек. Куда там Орасио с его Рокамадурами и Парижем, с его джазами помойного ведра и дешевой водкой под прогнившей крышей... Мы – настоящие, хоть и не представляем особого интереса даже для самих себя, мы есть. Мы улыбаемся тому, что привыкли считать действительностью; мы плачем, когда хочется плакать; мы строим стену иллюзий и мыслей у себя за спиной, чтобы никто не достал нас по ту сторону и, что более важно, чтобы не дать себе вернуться туда. Но вот стены рушатся, и мы видим, что по ту сторону давно ничего не осталось, там все точно такое же, как здесь.
Улыбнись... Это же Рагнарек для нас с тобой... Улыбнись...

© ZoomKnight. Mar 24 2010

Сказки о сказках.

Последствия экспериментов с церемониальным распитием чая и
последующих медитаций. Искать смысл строго воспрещается

О сказках.

Мир вокруг прекрасен и непредсказуем, но, к сожалению, не всем удается заметить это. Вокруг нас, в бесконечном пространстве информационных полей, словно разноцветные бабочки, летают сказки и обрывки снов. Беззаботные, не ищущие смысла в своем прекрасном существовании, они кружат в извечном вальсе, порождая прекрасные видения, недоступные никому из нас.
Иногда сказки бывают веселыми и легкими, словно ветерок, уносящий вдаль солнечный свет, а иногда грустными или даже злыми, как ледяные зимы, кровавые войны и разрушительные ураганы. Но нет ни одной настоящей сказки, которую бы помнил или мог записать на листке бумаги человек, ибо стоит ей заплутать в людской памяти, как она теряет свои волшебные свойства и становится обычной историей, такой же, как и все остальные.

Иногда сказкам становится скучно, и они собираются вместе, смешиваясь в непрерывном потоке времени, и рождают людей, траву, солнце и даже целые миры. Но как только они разлетаются в разные стороны по своим сказочным делам, которых, в общем-то, у них никогда не водилось, как миры разрушаются, и цветущие края недолговечного счастья рассыпаются в радужную пыль, светящуюся особым светом умиротворения и бесконечного спокойствия.
Иногда в этом небольшом союзе больше добрых сказок о прекрасных городах со шпилями из лазурных льдинок, звенящих на ветру, и прекрасных духах летнего дождя. И тогда из ничего возникают прекрасные и мудрые существа, вдыхающие ароматы цветов и деревьев молодого мира.

А иногда в сказочном вихре собираются истории о демонах и кровопролитиях и порождают грозных и беспощадных воителей, что умирают, так и не успев понять, что когда-то были живыми.
Чаще же всего и тех, и других сказок собирается поровну, и Вселенная обретает новый мир – мир людей, ищущих себя самих в глубинах сознания. Такие люди легко поддаются заблуждениям и так же легко в них разочаровываются. Они придумывают законы и догмы, либо пытаются избегать их, но до самого забвения не перестают сомневаться в собственных идеалах.

Вчера вечером они снова решили порезвиться и создали меня. Я особо не возражал, поскольку еще не успел понять, что же, собственно, произошло. А когда понял, ничуть не расстроился. Да и вообще, решил, что так оно и должно было случиться. Почти сразу стал я рассказывать разные глупости и байки, стараясь сделать их как можно светлее и прекраснее – я верю: когда-нибудь они превратятся в прекрасных эльфов и вековые дубы. Они будут благодарны, или хотя бы счастливы тому, что появились на свет. И ничуть я не жалею о том, что некоторые из них мне удается записать на бумаге, поскольку до тех пор, пока мы верим, что сказка жива, она будет жить и летать бабочкой в горных долинах – так оно мне кажется.

© ZoomKnight. Sep 22 2009

О реке.

Говорят, что если долго сидеть у реки и смотреть на воду, то когда-нибудь по ней проплывет труп твоего врага. Однажды я сел на берег и сидел довольно долго – так, что даже успел проголодаться, но холодные мутные воды принесли мне лишь гнилое бревно и чей-то старый башмак. Было из-за чего обидеться, что я, собственно, и сделал.
До сих пор сижу я на берегу реки и жду – уже не фантомного врага и не бревно даже – жду, когда мимо проплывет мое тело, медленно качаясь на волнах.

А еще рассказывают, что однажды весь советский народ выстроился вдоль реки и уставился на камни, катящиеся по дну. Тогда Сталин улыбнулся и бросился в воду.
Так закалялась сталь.

© ZoomKnight. Sep 22 2009

Про колбасу.

Есть такой зверек – Шиз. Он сам себя придумал – так и живет. Действительно, думает, почему бы себя не придумать? И придумал в самом деле, и появился на свет из запаха цветов, колышущихся на звездных ветрах, да так и остался жить.
Он маленький, с длинными ушками и козлиной бородкой, и питается в основном дымом и тишиной. Хороший такой зверек Шиз, добрый. Говорят, как-то он себе выдумал еще пару рук, а однажды даже пару крыльев умудрился – и до сих пор мне кажется, что улетел он как-то на Солнце играть с тамошними зайцами, да так и остался там.

Помню, сидел он как-то и курил трубку. Трубка дымила, а Шиз сидел. Вот только подходят к нему двое, и спрашивают: где тут, мол, колбасу можно купить. Шиз сидел, закрыв глаза, и не видел их, а они его видели, поэтому спросили. Шиз ответил им: "Я не знаю, что такое колбаса. Я никогда не ел колбасу, поэтому в моем мире ее не существует". Люди развернулись и ушли, а Шиз остался. "Пусть себе идут, в самом деле", – подумал он.
Их никогда больше не видели.

© ZoomKnight. Sep 22 2009

Про чай и камин.

Никто не знает, кто такой Слесарь. Он просто появляется и исчезает то тут, то там. Некоторые видели его спящим на скамейке с бутылкой водки в руке, а некоторые – летящим посреди облаков в языках пламени. Я самолично видел, как он играл на гитаре у костра, а потом испарился с первыми лучами рассвета.
Иногда Слесарь заходит в гости к Шизу, садится на пол и молчит, а через полчаса так же молча встает и уходит. А Шиз в это время заваривает чай и улыбается. Они редко общаются на языке, понятном для людей, поэтому люди не обращают на них внимания, и тогда они тоже не обращают внимания на человечество.

Однажды Шиз сидел и заваривал чай. А Слесарь сидел и молчал. А чай лежал в чайничке и заваривался. Потом они зажгли свечки и стали молча пить из маленьких пиал, пока чай на одном им понятном языке рассказывал сказки о том, как Шиз и Слесарь пьют чай – и они понимали, что жизнь закончится, как только они допьют его и сказка прекратится.
"Давай разожжем камин", – вдруг сказал Слесарь. "Давай", – ответил ему Шиз. "Какой, на хрен, камин?" – подумали они хором.
Началась новая жизнь.

© ZoomKnight. Sep 23 2009

Про споры.

Слесарь любил поспорить. Он заключал пари по десять раз на дню, и всякий раз выходил победителем. Однажды Шиз хитро улыбнулся каким-то своим догадкам и заявил, что Слесарь Слесарем и не является вовсе. Тогда я возразил ему, что Слесарь может быть только Слесарем, и никем другим.
Объект спора заключил пари на эту тему с нами обоими, и оба раза победил – таким он был хорошим спорщиком.

А еще он как-то забивал лампочками гвозди, глотал жгучий перец, стоял на ушах и даже немного побегал на них по комнате.
В последний раз он выиграл у нас целое желание – не так уж и мало, если подумать, но не так много, чтобы мы пожалели. "Я желаю иметь полное право не ходить в гости к Шизу", – сказал он, и мы согласились с ним.
С тех пор он стал заходить к Шизу каждый день.

© ZoomKnight. Sep 24 2009

Чайные миры.

Я:
– Вот мы и попили чайку.
Шиз:
– Нет, не МЫ попили, а я попил, и ты попил. Оба. По отдельности.

***

Однажды кто-то заявил, что чай Шиза пахнет рыбой.
Шиз возмутился.
Рыба обиделась.
Чаю было все равно.

***

Однажды мы с Шизом пили чай. Мы пили его все дольше и дольше, и чайничек пустел все быстрее. Вдруг чайничек исчез. И мы исчезли. И комната. И ветер.
Остался
только
ч
а
й
.
.
.

© ZoomKnight. Sep 27 2009

Счастье.

Шиз любил заваривать чай. И я любил. Мы часто приглашали друг друга в гости, и каждый раз обещали зайти в ближайшие дни, но почти никогда не приходили. Это было что-то вроде ритуала: приглашение, обещание – и жизнь начиналась по новой, все вставало на круги своя.

Однажды Шиз заваривал чай, а мы со Слесарем пили дешевый вермут из большой бутылки.
– Мне хорошо, – сказал Шиз.
– Нам тоже хорошо, – сказали мы.
– Точно хорошо? – улыбнулся он нам.
– Точно хорошо, – ответили мы ему.
Шиз прищурил глаза и продолжил пить крепкий черный чай. Бутылка тихонько позвякивала, задевая иногда пепельницу.

"Удовольствие это такая штука", – подумал я, – "оно, как и все на земле, имеет противовес. Каждый кусочек счастья, что человек отрывает себе от окружающего мира, обязательно повлечет за собой что-то плохое со временем, и так было всегда. Это значит, что я не могу управлять своим счастьем, даже поглощая его раствор, тем более с таким гадким вкусом".
– Это концентрированный кайф, – как всегда угадал мои мысли Слесарь, – он, как и любое удовольствие, повлечет за собой расплату – похмельный синдром, например. Но мы можем употреблять его или не употреблять. Таковы правила: ты можешь управлять этим маленьким кусочком радости, как и всей радостью в целом.
Я сделал большой глоток и понял, что мне действительно хорошо.

Обычно я пью чай в одиночестве, ведь Шиз заходит ко мне редко. Время уже давно потеряло для нас значение, и потому мы не скучаем в одиночестве и не считаем прожитые дни. И именно поэтому мы привыкли о многом говорить в настоящем времени, чтобы не путаться в условностях этого мира. Это что-то вроде ритуала: когда мы говорим о таких вещах, они оживают, и оживают навсегда. Такие вещи будут вечно, и дело не в том, что они становятся бессмертными – для них попросту нет такого понятия, потому что для них не существует даже этого мира. Существует ли мир, никому не известно, зато все остальное существует вне его границ и не знает, что такое бег времени.

Однажды я заваривал чай в своей маленькой комнате в самом углу второго этажа девятиэтажки. Я был один, и некому было разделить со мной глубокий вкус густой черной жидкости, но такие вещи давно не беспокоили меня. Удовольствие, сконцентрированное на дне пиалы, было готово разойтись по моему телу, когда я вдруг почувствовал присутствие счастья где-то совсем рядом – не почувствовал счастье, но понял, что оно у меня есть и всегда было. Я улыбнулся и опрокинул в себя горячий чай.

Чай – это всего лишь листья, сваренные в воде. Я – это всего лишь человек. Удовольствие – это всего лишь удовольствие. Я медленно потягиваю из пиалы семилетний "пуэр" и улыбаюсь тому, как я пытался растворить в нем свое счастье, когда легче растворить в счастье себя или хотя бы тот же чай. Я закрываю глаза и радуюсь тому, что существую в этой огромной вселенной реальностей и вероятностей, и тому, что, возможно, даже не существую вовсе. Я шепчу, всего лишь чуть-чуть шевеля губами:
– Мне хорошо...
– Мне тоже хорошо, – отвечает мир.
Ему и, правда, хорошо.

© ZoomKnight. Dec 19 2009

Уроки манипуляции.

Идеальный роман.

Писать всякую чепуху – тоже вполне себе наука, тем паче, если эта самая чепуха претендует на звание мало-мальски умного, а, главное, интересного произведения. Вообще, чепуха она только для автора чепуха, а на деле и не чепуха вовсе. По крайней мере, в доброй половине случаев она почему-то становится руководством к немедленному действию. Недалекий восприимчивый идиот, читающий очередной авторский бред, зачастую готов биться головой об стену, если только в конце абзаца найдутся соответствующие инструкции. Что уж говорить, что добрая половина таких идиотов яростно желает, чтоб эти самые инструкции там вдруг оказались.

Кстати, некоторые даже умудряются "читать между строчек", смутно виднеющихся между напечатанными строчками, надуманными столь же, несомненно, мудрыми критиками. Что и говорить, желание (а, главное, умение!) человека усложнять все вокруг является не последним свидетельством его значимости в собственных глазах. А как же! "Я настолько мудр, что смог увидеть в произведении то, что не видит никто, включая автора!" – чем не оправдание для собственного существования? Бывает, автор опишет какой-то сорняк, выросший под его окном. И вот уже толпы мудрецов восхищаются непревзойденно переданной любовью к Родине, намеком на воспоминания о собственной юности, скрытой агитацией идей товарища Сталина и передачей читателю суицидальных настроений, оставляя незадачливому писаке лишь рассеянно чесать затылок и удрученно поддакивать им.

А чтобы чепуха была не такой уж и скучной, нужно не так много. Для начала следует определиться, чего мы хотим с идиотом-читателем сотворить, К примеру, поставим своей целью все то же незамысловатое взаимодействие между предметами интерьера и его многострадальным черепом – это, по крайней мере, весело. Кстати, самый легкий способ: толстый труд под непонятным названием вроде "О неизбежности неизбежного", напичканный умными фразами наподобие "Люди говорят, что ты – это ты. Но только ты способен понять, что ты – это не ты, и размышлять о том, кто ты такой на самом деле", где-нибудь разместив указание к действию – желательно, ближе к концу сего великого труда. Можно его даже не слишком стараться скрывать за паутиной умных слов, все равно новоявленный адепт культа неизбежности уже настолько проникся мудростью строк нашего "бусидо нового времени", что ждет не дождется хоть какого-нибудь руководства к действию. Да пусть хоть фразы "Лишь ударившись головой о стену, ты способен понять неизбежность удара". Кстати, тоже вполне себе мудрость – можно взять на вооружение для последующих опытов над несчастными потребителями.

Итак, простейшая "модель для игры" придумана, осталось усложнить ее до неузнаваемости, чтоб как можно больше обывателей увидели в ее словах собственную судьбу и, не будем греха таить, еще один шанс показаться умнее своих сограждан. Посему мы напишем небольшой роман. Люди любят романы почти так же, как поиски истины в детских букварях и прочих произведениях абстрактного искусства. В романах есть герои и злодеи, причем первые неизменно дают пинка вторым, повергая читателя в почти неконтролируемый восторг, граничащий с помешательством. Такой восторг очень напоминает счастье ребенка-оптимиста из популярного анекдота, получившего в подарок на Новый год кучку лошадиного навоза (но рассуждения на оптимистично-фекальные темы нас не то чтобы очень сильно интересуют, так что оставим их на другой раз). Что нам действительно интересно, так это главные образы и сюжетные линии нашего будущего шедевра, благо он уже начат, а, следовательно, наполовину завершен.

Начнем с вышеупомянутого героя. Роман без героя – не роман. По крайней мере, это относится к романам, написанным с задуманной нами целью, а другие нам нафиг не сдались. Герой, кстати, должен быть статен, хорош собой, прямолинеен аки пьяный милиционер и примерно столь же непроходимо туп. Хотя для полноты образа можно сделать его даже еще чуть более тупым, если сие удовольствие будет кому-либо под силу, благо автор может на правах создателя насиловать образ этого гуманоида хоть двое суток кряду. На вышеупомянутую немаловажную черту характера следует обратить особое внимание: наш Дункан Маклауд с легкостью обкуренного добермана пойдет войной на флот японских космолетов, имея в арсенале лишь пачку сигарет и брелок для ключей. Но от призыва в армию он будет скрываться чуть ли не полкниги (кстати, в силу этой самой черты скрыться ему так и не удастся). Настоящие герои так уж устроены, что никогда не попытаются спасти свое седалище от сколь-либо серьезной опасности (как можно! – это испортит их имидж в глазах поклонниц, злодеев, а также толп, восхищенно уставившихся в книгу имбецилов). Но природная везучесть идиотов всегда спасает их драгоценные филейные части от длительных приключений.

Вокруг героя, кстати, должны виться прекрасные дамы и мудрые старцы; не менее героические соратники обязаны появляться и умирать с периодичностью, которой может позавидовать любой мало-мальски уважающий себя двигатель внутреннего сгорания – иначе нашему горе-приключенцу не за кого будет мстить многочисленным мелким гадам и главному злодею, коему неизменно полагается сидеть где-нибудь подальше от основного фронта развернувшихся баталий и паскудно радоваться каждой гадости, падающей на голову несчастного представителя светлых сил. В свою очередь, наш конкистадор при обезглавливании каждого несчастного, подвернувшегося под горячую руку, обязан горделиво вскидывать взор в небеса и произносить пафосную речь, значение которой приблизительно сводится к "ну что, съели? я вам еще покажу матушку Кузьмы!"

Так же периодически должны иметь место диалоги вроде:
– О, вместилище порока, источающее морок, зло и кучу других плохих вещей! Пришла пора получить по рогам!
– Кто, я вместилище порока? – худосочный старикан, наступивший ненароком нашему светлоликому на ногу, обреченно оглядывается в поисках несуществующей подмоги.
– О, враг мира, чье сердце чернее самой вечной тьмы! Получи карающей дланью правосудия по харе!
– Да я, вообще, просто так мимо пробегал!
– Прими же волшебный пендаль, что непременно настигает подобных тебе!
– Да я, в принципе, не из этого романа!
Но не обманут нашего премудрого Чингачгука лживые речи очередного гада! И вот он под торжествующие крики читателя, успевшего возненавидеть паскудного старикана, героически сносит ему башку, в очередной раз доказывая свою героичность. Примерно через полглавы непременно должно выясниться, что подлый враг в свое время вырезал четыре деревни, разорил два курятника и пнул любимую кошку короля. В общем, успешно применяя тезис "Кто победил, тот и добрый", мы заполним роман незначительными подробностями, подкрепляющими репутацию нашего Кутузова нового времени.

Про главгада можно сказать примерно тоже, что и про его невезучих предшественников, за исключением мелочи – он считается наиболее гадким из них в силу весьма специфичного места обитания. Точнее, место обитания может быть вполне обычным, но буржуйская сволочь должна кататься там как сыр в масле, да еще и не высовывать носа в течение всего романа. Герою обидно, что его-то почему-то носит только по болотам и сомнительного вида катакомбам, в силу чего он идет мстить подлецу, попутно отбирая у него подозрительного происхождения богатства и бросаясь при этом совершенно справедливыми объявлениями вроде: "Что ж ты, гад, всю книгу из дому не вылазил? Гадость задумывал, уж я-то тебя знаю!"

Пожалуй, самым сложным штрихом в создании этой чепухи, хотя при должном старании не таким уж и невозможным, будет наводнение книжки мудрыми штуковинами, выдранными, впрочем, из нашей таинственной "библии неизбежностей" практически дословно. Мудрые штуковины следует засовывать во все подвернувшиеся щели и выемки, покуда роман не приобретет сходство с известным изюмовым пудингом, не забывая выдавать их за глубокие мысли и переживания главного героя, что следует по дороге мудрости в вышину звезд. Неплохо было бы в конце его прибить, вложив в умирающие уста несчастного ту самую мудрость про стенку и башку. Есть предположение, что волю умирающих героев читатель исполняет даже точнее и яростнее, чем завещания любимых родственников – и этому предположению я склонен целиком и полностью доверять. После точного воплощения наших планов и задумок наша хренотень вполне может претендовать на бестселлер – при должной сноровке, конечно... А что, тоже вполне себе наука – всякую хренотень писать!

© ZoomKnight. Jul 29 2009

Дороги.
на основе миниатюр Хоровода N 4

Весеннее бездорожье.

Весной все немножко не так, как в другое время. Непонятные запахи прошедшего или грядущего счастья, солнечные лучи, щекочущие затылок, ленивое и чуточку веселое настроение – все это незаметно подкрадывается к тебе откуда-то со стороны окошка и начинает теребить за шкирку, не давая заняться привычным (да и, вообще, любым) делом.

Иногда кончик носа кусает легкий ветерок – ты ловишь его в ладонь, не понимая, что он уже давно просочился сквозь пальцы и уполз по своим кривым тропкам, чтобы ухватить еще кого-нибудь, к примеру, за ухо. Тогда глупая улыбка замирает на губах, и тебе уже все равно, куда идти и что делать – хочется просто улыбаться прохожим и ловить на себе их недоуменные взгляды.
Ты идешь вслед за этим легким дуновением, не особо заботясь о том, куда приведут тебя эти фантомные дорожки проскользнувших мимо воспоминаний. В такие моменты редко смотришь под ноги – действительно, зачем смотреть на комья грязи под ботинком, если можно устремить взгляд в нежно-голубое небо над тобой или, вообще, зажмуриться от счастья?

Бездорожье только называется бездорожьем, а на самом же деле тут и там тянутся тропинки чьих-то следов, следовать по которым никак почему-то не выходит – в первую очередь из-за того, что и не хочется особо. Тем более, сам не знаешь, куда приведут тебя, зажмурившегося от радости, ноги. Под подошвами протекают ручейки грязной воды, но и они дарят какие-то особые, радужные ощущения. Черные пятна на талых сугробах, островки какой-то первой зелени, окурки в лужах грязи – все, что угодно, способно в такой момент радовать замерзшее за долгую зиму сердце.

Ты почти взлетаешь, весело поднимая ногами столбы искрящихся на солнце брызг, восторгаешься непонятно чему и идешь, идешь по своим собственным невидимым тропкам, радуясь, что эти дорожки только твои.

© ZoomKnight. May 12 2009

Трасса.

О, леди Трасса, богиня стопа!
Мы сбились с небесной дороги –
Проведи же нас между туч!
Созвездие Малого Кайфа
Мы видим без телескопа,
А чтоб мы поспели к Большому –
Застопь нам солнечный луч!
© Слава Кайф.

Солнце медленно проползало по крышам домов, следуя своему извечному пути из ниоткуда в никуда. Я ступил на серые камни вечернего Арбата и, закрыв глаза, направился вперед.

Весь день меня не покидало чувство чего-то значительного где-то совсем рядом со мной – может быть, даже в кармане рубашки или под подошвой ботинка. Эти бесполезные прогулки с бутылкой пива в руке и сигаретой в зубах давно осточертели своей однообразностью и чужеродностью, а, между тем, столько еще не пройденных дорог осталось...

К вечеру я дошлепаю до трассы, вдохну ее знакомые запахи и сплюну на обочину, в который раз прощаясь с осточертевшим городом. Я думаю, Москва меня простит – она вообще прощает каждый раз, когда я встаю у дороги носом по ветру и поднимаю руку, ловя очередную попутку, увозящую меня подальше от этих мест. Свобода, небо, ветер и этот алый закат – все, что нужно в такие моменты, чтобы поймать волну и нестись вперед, не думая ни о чем...

Солнце опускается за горизонт где-то там вдалеке, и я вновь повторяю его путь, чтобы опять вернуться.

© ZoomKnight. May 21 2009

Распутье.

Встали как-то три богатыря на распутье...
Нет, конечно, не планировали они этого – так уж вышло.
А куда идти? Да боги его знают – все дороги, как дороги, а эта – ну, честное слово – перекрестком заканчивается. Видел кто-нибудь, чтоб на перекрестке дорога закончилась? Да вот фигушки – мы вообще перекрестки редко видим – мол, есть они, ну и что? Ехать ведь дальше не мешают... а тут – нате, распишитесь! – распутье. Некуда больше идти.

Ну, наши не растерялись – разошлись своими путями. Что ж тут, в самом деле, такого? Илюха – налево, Добрыня – направо, а Леха – куда глаза глядят. Ладно бы – были друзьями, друзьями расстанутся, да еще и, даст случай, встретятся товарищами.

Да вот только тридцать лет и три года прошло – а они все не встретятся. Илюха барыгой стал, наркодилером. Добрыня так вообще ментом – форму носит, пятки начальству лижет, палицу на стенку повесил – пусть, мол, висит – экспонат и все такое... А Леха – да что ему? – пошел в хиппаны, стрит рассекает, барыг не любит, с ментов смеется, но таки у одних травку берет, а другим порой сто грамм ставит. Идиллия, в общем. Так и было.

А в чем соль? Да ни в чем, в общем-то... История как история. Неинтересная даже... А, впрочем, обидно. Как разошлись втроем на распутье – хрен ведь соберемся... А то и вчетвером... Или все пять-шесть миллиардов... А хочется порой.

© ZoomKnight. May 25 2009

Система.

Волки.

Homo homini lupus est
(человек человеку – волк)

1.

Человек всегда придумывал себе ложные пути и цели, пытаясь показать миру свою несуществующую уникальность. В сущности же, проснувшись однажды под холодным дождем, ты уже смотришь на псевдоцели и моральные правила как на пережиток глупого детства, когда ты еще не пробовал жить. А ведь и это пустяк, очередное заблуждение – вся жизнь состоит из заблуждений, только вот не всякий раз получается присмотреться к этому. А пока рассуждаешь об этом, не успеваешь понять, как выбрал очередной "праведный" путь. Сейчас речь пойдет об одной из многих попыток избавиться от этих заблуждений путем построения еще одной системы ценностей и законов.


2.

Взаимодействие с другими людьми часто сводит человека с ума, заполняет его жизнь, вытесняя жалкие остатки индивидуальности, уносит его разум все дальше от него самого. И вот уже он часть огромной машины, рыдающей и смеющейся, этой гидры о трех миллиардах головах, и он живет их радостями и печалями, пытаясь подстроить свой "праведный" путь под их "правильные" нормы. И это начинается, когда он начинает сочувствовать им, ненавидеть их, бояться, что его зарежут у дверей его же квартиры. Хватит. Почему бы не наплевать на все это и не пойти пропустить бокал-другой? Но люди привыкли жить в страхе и гордости за этот самый страх. Хватит.


3.

Бывает, человек находит другого себе подобного глупца, который, к примеру, накормил его в голодное время – и возникает иллюзия особого, невероятно сложного на словах и пустого на самом деле, механизма общения. Они считают, что могут поворачиваться спиной друг к другу, глупые!.. Это вытекает из стремления человека к боязни каждой тени. Стоило бы отринуть эту боязнь, и вот уже все стало бы намного светлее. Люди привыкли говорить о некоторой форме так называемого "доверия". Я привык говорить о людях. Давайте оставим все как есть.


4.

"Я" – слово, указывающее персонально на того или иного человека. В действительности же это нечто большее, точнее, было бы чем-то большим, если бы этот "тот или иной" был бы не так слеп. Посмотри на себя, наивный обыватель – все до смешного просто! Подобные тебе, заслуживающие доверия, те, для кого ты живешь – это и есть твое "Я", ибо ты по своей природе можешь жить только для себя, ты вытаскиваешь себя за бороду, словно тот барон из дрязг этого мира, дабы задохнуться в его затхлой атмосфере. Но и это обречено потерпеть провал, ибо ты – часть общества, не забыл? Неправда? Докажи мне. Прекрати жить для себя. С этих пор любая попытка жить для другого будет в действительности попыткой доказать – уж не знаю, кому – что ты выше остальных. Потому-то, говоря "Я", человек подразумевает лишь собственную личность. Смешно...


5.

"Я" – это те, ради кого мы влачим свое бессмысленное существование (вслушайтесь в эти пафосные, замызганные слова – думаю, они передают какой-то особенный оттенок человеческого мировосприятия!), как мы выяснили. Тогда есть и "мое". Определимся и со значением этого слова. "Мое" – это буквально "принадлежащее мне". Но раз уж мы переосмыслили слово "Я", придется переосмыслить и это определение. И главная задача – в осознании того, что значит "принадлежать".

Вы, живущие для себя, привыкли пользоваться всем "своим" и не только, вам не нужно особого осознания происходящего, чтобы сорвать яблоко с чужого огорода, а жаль. Когда говоришь "мое" – устанавливаешь одностороннюю связь, одновременно ставя себя на доминирующую позицию, как задумано с самого начала. Действительно, всеобщее равенство – пусть и заманчивая, но отнюдь не оригинальная псевдоистина слабых, которая не определена самим мирозданием и потому обречена оставаться псевдоистиной. Ибо только то, что не может существовать – самая грязная ложь и самое глупое заблуждение – будет считаться одной из высших истин у этой серой массы глупцов просто потому, что это непохоже ни на что из существовавшего ранее.

Итак, "мое". Низшая позиция "моего" по сравнению с "Я" определяется еще и тем, что равное себе мы называем "Я" и никак иначе. Тем не менее, если не жить для себя в общепринятом (и общераспространенном) смысле этого слова, то "мое" приобретает многие черты "Я". Ну, хотя бы довольно высокую по сравнению со всем остальным ценность – эта черта есть и у людей, правда выражена, скорее, в алчности или, по крайней мере, в чем-то на нее похожем. Итак, "мое" – это такое "Я" низшего класса, низкоуровневый объект повышенной ценности. Что, слишком сухо? Не так уж и сухо, если жить для "Я". Переосмысление ценностей ведет к полному их отрицанию, и лишь через это самоотрицание можно действительно приблизиться к состоянию "нечеловека", существа Мыслящего и Живущего.


6.

Теперь пришла пора вспомнить о доверии. Как уже было замечено, чувство доверия возникает из-за боязни собственной тени, но кому нужна эта боязнь, когда мы рассматриваем "нечеловеческий" образ мышления, до боли радикальный и пафосный, отвергающий социум в любом его виде? Но мы не отрицаем наличие опасности, потому так называемое "доверие" в каком-то виде должно присутствовать и здесь. В принципе формулировка этой самой формы "доверия" кроется в предыдущей фразе – итак, "доверяем" мы человеку, не несущему (ни в настоящем, ни в прошлом, ни в будущем) в себе никакой хоть немного заметной потенциальной опасности. Не правда ли, это проще, чем возносить подобного рода простое взаимодействие на уровень чуть ли не богоявления?


7.

"Доверяй, но проверяй" – чертовски подходящая для случая фраза. Ибо бывают люди, несшие в себе опасность ранее, но не несущие ее в настоящем. Доверие к таким людям невозможно по определению, но, так или иначе, существо Мыслящее может при желании приблизить такого человека к своему кругу доверия. Человек, несущий опасность до сих пор, но на наших глазах исчерпавший ее, заслуживает доверия еще меньше; тем не менее, ему можно доверить некоторые мелкие поручения, хотя это и крайне нежелательно. Да, именно поручения, ибо такой человек никогда не поднимется в глазах нашего "нечеловека" выше слуги. И, наконец, несущий опасность в настоящее время недостоин доверия вовсе. Это довольно простая, действенная система, и хоть она снова кажется слишком уж сухой, к ней скорее бы подошло слово "нечеловеческая", что в нашем случае – комплимент.


8.

Далеко не все люди живут в мире друг с другом, и так будет всегда – это вытекает из невозможности быть на равных с кем-либо, кроме своего "Я", а также из инстинктивного желания утвердиться. Поэтому-то и возникают "враги", с которыми ты борешься за место под солнцем – в нашем случае за статус высшего существа. Стало принято называть "врагом" любого прощелыгу, обсчитавшего тебя на базаре и скрывшегося с глаз долой. Тем не менее, наш "нечеловек" глядит на это с саркастической усмешкой, но не вмешивается в ход этих мелких историй базарной вражды, потому что любой, кто устанавливает для себя подобное понятие "врага", не может подняться по "статусу" выше него. Отсюда вытекает, что подобные люди не могут числиться "врагами" "нечеловека", поскольку на врагов хотя бы обращают внимание. Итак, приходим к простому и, казалось бы, понятному даже ребенку принципу: враг тот – кто несет угрозу. Угрозу чему? Конечно же, "статусу", ведь на кон в нашей "вражде" мы ставим именно его.


9.

С огромной неохотой задену всех оставшихся "низших" по "статусу" существ – тех, кто несет угрозу чему-либо из нашего "Я", но не несут угрозы нашему "статусу". Как это ни цинично, "нечеловеку" ничего не стоит их убить или проигнорировать – ибо лишь равнодушно можно относиться к мошкам, кусающим тебя пониже спины; в крайнем же случае, любую мошку можно прихлопнуть простым ударом ладони. Это низшая "каста".


10.

Мне часто говорят фразу "прояви уважение". Почему это наш "нечеловек" должен проявлять некое "уважение" к совершенно незнакомым "человекам"? И что есть "уважение"? Будем разводить демагогию и дальше. Почему-то стало модным путать термины "уважение" и "доверие". Для начала определимся, что же есть "уважение", и уже потом решим, в чем же правы приравнивающие эти понятия.

Итак, уже было сказано, что незнакомые (буквально – не проявившие себя) люди не могут претендовать на "уважение" (кстати, как и на статус "нечеловека" в наших глазах). Отсюда основу уважения составляют поступки людей. Зададимся вопросом: а достоин ли "уважения" "враг"? Безусловно, достоин, но почему? Заметим, что "враг" потенциально претендует на завоевание нашего "статуса". Этим он практически включается в понятие "Я" (а в некоторых, особо извращенных, формах "нечеловека" – действительно включается, ибо бывает, что эта "вражда" становится основным условием его жизни) как существо, способное составить конкуренцию нашему "нечеловеку".

Но такой статус можно было получить лишь рядом своих поступков достаточно высокого уровня, чтобы увидеть в них угрозу. Итак, "враг" достоин "уважения". Как, впрочем, и все те, кому мы "доверяем" (враг, как несущий опасность, к ним, очевидно, не относится). "Низшая каста" "уважения" не заслуживает; "уважать" ли остальных – решаем лишь мы, причем, в идеале, "уважать" мы их не должны. Таким образом, "уважение" и "доверие" связаны между собой примерно, как число и его модуль, и уважение можно определить также как и крайнюю форму (не)доверия.


11.
Жалость стала модной. Жалость – это уже не способ выделиться из озверевшей толпы (не звучит ли это как комплимент в рассматриваемых рамках?) и даже не способ добиться доверия. Жалость – это особый культ, культ неспособных сказать калеке или бездомному жестокую правду. Правду о том, чем он является, какая он обуза для общества и собственных близких, и насколько он жалок сам по себе. И странно бы было говорить, что жалость – явление пагубное... Нет, пагубно скорее непонимание жалкими людьми, что для всех они – ничто; они радуются тому, что остальным их боль не чужда... А как иначе? Как можно не сострадать живому трупу? Это как чувства, которые каждый испытывает при виде живого существа, которое, в сущности, физически не может жить. Исходя из этого, и формируется наш взгляд на жалость.
Не переставай жалеть проходящих мимо живых мертвецов.
Лучше умереть, чем видеть, как тебя жалеют.
Лучше просто умереть.


12.

Наш "нечеловек" смотрит на жалость и ее отсутствие; на маски, изображающие лица; и маски, изображающие маски; и дрожь охватывает его тело. Еще бы! Этот скользкий, изворотливый червь, сплетенный из человеческих сознаний, являет собой яркий пример того, что не только не должно существовать, но и не может существовать по природе своей. Наше идеальное существо презирает их и будет презирать до тех пор, пока последний из этих мелочных созданий не вонзит в себя вакидзаси, ибо иного выхода не остается тому, кто осознал, наконец, что он есть часть этого механизма, и даже смерть его встанет очередной шестеренкой в конвейере псевдоистин и страхов. Но и "нечеловеку" жалость не чужда – еще бы, ведь это одно из проявлений его презрения к роду людскому.


13.

Одновременно с тем нашему герою не чужда любовь к самому факту жизни того или иного существа, и потому он не раздавит этого червя, хоть и не питает к нему самому ни любви, ни уважения. Более того, ему так или иначе приходится взаимодействовать с людьми, и потому логичным будет вопрос о возможной дружбе его с теми или иными существами. Но как может существовать дружба вне его собственного "Я", вне того круга, который он сам создал для себя и себе подобных? "Нечеловек" самодостаточен и отрицает понятие дружбы – тем не менее, он всегда готов взять под свою опеку подающего надежды слабака, не более того.


14,

Люди говорят и думают, иногда даже полагая, что не лгут ни другим, ни сами себе. Однако даже в этих банальных действиях прослеживается желание перетянуть одеяло на себя, и информация, которую они раздают направо и налево – ни дать, ни взять, находки для шпиона – это еще один повод так думать. Действительно, лишь малая толика хоть сколь-либо здравомыслящих людей, коим приписывают многие черты параноиков и шизофреников, понимают, что любое слово, произнесенное вслух, издавна является оружием в руках не только тех, кому оно предназначалось, но и тех, кто при этом мог случайно услышать обрывок разговора. "Нечеловек" говорит мало, и слово его никогда не расходится с делом, посему является оружием, направленным не против него, но против его врагов. Отношение его к жизни в обществе и к самому обществу обрекает его на жизнь-войну, жизнь в постоянной оппозиции тем, кто его окружает – но именно это наполняет его жизнь особым, звериным смыслом.

© ZoomKnight. Oct 06 – Nov 08 2008

Великим Начинаниям – Удача и Великие Свершения!
Долгим Походам и Странствиям – Счастливый Исход!
Уставшим Путникам – Яркий Свет и Добрый Огонь!