Иль движет Миром Красота.
на основе миниатюр Хоровода N 5

Этюд.

Девушка играла на флейте. Слепая девушка играла на флейте.
– Как Вас зовут? – спросил он, не в силах вздохнуть.
И только печальная мелодия флейты была ему ответом.

Ветер крепчал. Усталый путник присел у стола, снял теплый дорожный плащ.
– Ну, и погодка, – промолвил хозяин трактира, чтобы завязать разговор.
– Да... – выдохнул странник и попросил кружку подогретого вина.

Она была невозможно хороша. Так мог бы выглядеть ангел, принявший земное обличье. Так могла бы выглядеть Леда, в которую влюбился бог. Так выглядела его мечта, его ожившая радостная мечта.

Слепота позволила ей приобрести столь чуткий слух и столь нежные пальцы. И только ей, только ей это дано – так играть, так играть, что умирает сердце и рождается вновь.

Страннику хотелось высказаться. Выплакать свое огромное горе. И трактирщик, смирившись, приготовился слушать. Скольких таких вот, измученных собственными мыслями и чувствами, он повидал, скольких выслушал...
– Она была невозможно хороша. Так мог бы выглядеть ангел, принявший земное обличье. Так могла бы выглядеть Леда, в которую влюбился бог. Так выглядела моя мечта, моя ожившая радостная мечта...

А сестра сердилась. "Что ты нашел в ней?! Слепая да немая! Как ты с такой жить-то будешь?! Вот, посмотри лучше на Маришу. Уж, на что красавица и умница!"
На что ему была смазливая соседская девчонка, когда он встретил красоту небесную?

– Ради нее я пошел в солдаты. Ради нее страдал и годы не видел дома. Годы жил, как не жил, а только шагал, куда направят, и стрелял, куда прикажут. Ради нее я вернулся и сейчас иду домой.
И трактирщик сочувственно покивал головой.

У него самого была когда-то неземная любовь. Девушка с медовыми волосами и голосом соловья. Такая красивая, что он не решился к ней подойти. В тот единственный раз, когда видел ее на городской ярмарке. А через год он узнал, что ей перерезали горло. Хотя, конечно, он не знал ее имени и фамилии. Хотя, конечно, не было никаких причин, чтобы в газетной заметке об убийстве девчонки видеть конец своей жизни.

– А сестра сердилась... Что я на войну пошел... Волновалась, плакала. Но что-то я должен был сделать, чтобы стать достойным ее. Что-то героическое...
– И много ли героического сделал ты на войне? – саркастически поинтересовался хозяин таверны.
И герой промолчал.

"В деревне ли, в городе, на суше ли, в море, найду тебя, моя дорогая. Ты не спрячешь свою красоту, как солнцу не спрятать свой свет".

– Сестра! Сестра! Где же ты? Где ты?
– Давно уж тут никто не живет...
– Шел бы ты подобру-поздорову, солдатик...
– Где она? Где она?!.

Вот безумец. Посмотрите на него. Он сошел с ума от неземной красоты, что увидел однажды.

Я пью чай в придорожной таверне. И трактирщик, протирая столы, рассказывает мне старую быль. Ему хочется высказаться, выплакать свое огромное горе. Сколько мне встречалось таких – измученных собственными чувствами и мыслями...
Слушаю, затаив дыхание, о прелестной слепой флейтистке и о солдате, сошедшем с ума от ее неземной красоты.
И не знает трактирщик, что не от плохой погоды и не от разбойников на дорогах стоит ему меня предостеречь, а вот именно от такой – безумной и неземной – красоты.

© Инна-в-Слоне. Sep 16 2009

Шторм.

"Это самая красивая женщина из всех, что я когда-либо встречал", – записал в своем дневнике Черный Принц в первый день знакомства с графиней Шторм.
Ее первый визит он помнит, как сейчас. Черные волосы, словно смоль, высокий и гордый лоб, нежная белая кожа и алые губы, платье простое и однотонное, чтобы подчеркнуть идеальную фигуру – все это было прекрасно и совершенно.
О ней шептались: "Провинциалка", "Никаких манер", "Из такой глуши, что даже не знает, кто сейчас правит".

Все это было не так. Регент Черный Принц убедился в замечательной осведомленности графини о том, что сейчас происходит при дворе, а также в ее изысканных, поистине аристократических манерах. Даже слишком аристократических. Все это была маска, спектакль, призванный скрыть бушевавшие внутри страсти. Но от Черного Принца страсти не скроешь. Да, свое родовое имя графиня носила не зря.
Ей завидовали. Все придворные дамы, потому что она превзошла их красотой и грацией. Все чиновники и приближенные, потому что на время она стала Черному Принцу ближе, чем кто бы то ни было.

Графиня была равнодушна к политике, но с уважением относилась к государственным делам Принца. Она была умна, очень умна, а это – знал Черный Принц – вопреки расхожему мнению, достоинство женщины. А еще – как ни были они близки, графиня всегда была сама по себе. Не эта ли ее недостижимость и независимость так привлекала Принца?
Их прогулки верхом в ее родовом поместье (графиня Шторм была великолепная наездница!), их танцы на королевских балах (графиня превосходно танцевала!), каждая минута, проведенная вместе – все это был сумасшедший вихрь, это было опьянение и безумие. "Только красивая женщина так пьянит", – писал Черный Принц. Самые пылкие строки его дневника – о ней.
О ней шептались: "Она ищет секрет вечной молодости", "Она ни перед чем не остановится". Да, все так. Черный Принц и сам такой – вечно ищет то, чего найти нельзя.

И все же он написал ей: "Вечная молодость будет тебе к лицу, любовь моя". Она не ответила. Она уже переболела им, словно лихорадкой. Да и он тоже – спокойно относился к их уже долгой разлуке, лишь изредка вызывал ее во дворец, зная, что она наводит порядок в родном доме.
Когда Черному Принцу сообщили о смерти графини, он сидел над дневником, небрежно очерчивая легкими словами свою новую фаворитку. Он усмехнулся, не поверил, решив, что это очередная сплетня. Он-то знал, как сильно графиня Шторм любила жизнь.

Но это известие оказалось правдой. Она покончила с собой, потеряв надежду отыскать секрет вечной молодости. Говорили, что она была к этому близка. Так близка, что не смогла пережить неудачу.
"В конце концов, это вполне закономерно", – думал Черный Принц, слушая бестолковый щебет Мирабель де Муар. Ведь единственное, что графиня любила больше жизни, была ее собственная красота.

© Инна-в-Слоне. Sep 21 2008

Синева.

Медленно всходило солнце, тени бредущих становились все короче и четче. "Я не усну сегодня", – подумал самый молодой из путников, тяжело переставляя ноги по серовато-золотому песку.
Караван остановился, устроился на отдых. Шли только ночью, днем идти не было никакой возможности: солнце словно отражалось от золотого песка, и жар его был в два раза сильнее.

Подкрепившись горячим чаем, молодой человек залез в палатку. Ноги гудели нещадно. Всего второй день пути, позади не больше сотни километров. Но, казалось, дальше ему не ступить ни шагу.
Он растянулся на своем плаще из верблюжьей шерсти. Рядом уже мирно посапывал, лежа на спине, немолодой араб, выставив вверх свою черную-черную бородку. Молодой человек залюбовался точеным профилем и бронзовой кожей. Сам он был бледен, худ и слаб. Он был художник.

Он всю жизнь мечтал побывать в пустыне, и вот она развернулась перед ним – бескрайняя и безжалостная, золотое море песка, золотое бремя пути.
Краски свои, свои кисти и холсты он погрузил на верблюда. А ведь сначала хотел нести сам, даже мечтал делать наброски и зарисовки во время стоянок. Но более опытные спутники отобрали его инструменты практически силой, и теперь художник понял – не зря.
Он вздохнул. Пожалуй, он – совсем чуть-чуть, совсем капельку, но все же – уже жалел, что ввязался в это путешествие.

Караван спал. Люди расползлись по палаткам. Дремали верблюды, подогнув под себя изящные ноги.

Молодой художник осторожно выглянул, потом вылез. Огромное яркое солнце заливало все своим могучим светом. Песок пылал и жег ступни через кожаную подошву сандалий. Закрывшись от солнца рукой, юноша посмотрел в синее глубокое небо. Ближе к солнцу оно белело, как будто плавилось от жара светила, а вот к горизонту – постепенно обретало благородный синий цвет, глубокий, насыщенный, совершенный... Такой цвет он всегда мечтал запечатлеть на своих картинах. Цвет был, а чувство – это томительное чувство синевы, глубины, вечности – уходило.

И он стоял, всматриваясь в эту бесконечную синеву, стараясь впитать цвет без остатка, сохранить его в себе, а потом воплотить в красках, вылить на полотно, навеки оставить небеса пустыни с собой...
– Если будешь так долго стоять на жаре, то схватишь солнечный удар, – услышал художник за спиной. Не ответив, он вернулся в палатку и смог заснуть.

Ему приснился странный сон. Синяя девушка протягивала руки, пытаясь дотронуться до его лица. Он пытался отстраниться, но – как часто это бывает во сне – не мог управлять своим телом, и только мучительные порывы сознания отражали его усилия. Потом он вдруг разглядел ее цвет – ее прекрасный, синий, глубокий цвет, и понял, что это – небо, и весь он растворится в нем без остатка. Она уже положила руку ему на плечо, сжала сильно-сильно, и он дернулся, не желая сбросить эту руку, а просто инстинктивно. Но она сжимала все сильнее...

– Вставай, вставай! – это старый бедуин тряс художника за плечо, пытаясь разбудить. Юноша вскочил, испуганный, взъерошенные светлые волосы торчали во все стороны, безумные глаза. Потом он понял, что его видения – лишь сон.
Было уже темно. Караван собирался в путь. Свертывались тюки, поднимались верблюды, люди закутывались в теплые плащи – ночью в пустыне очень холодно.
Молодой художник думал о своем сне. Жалел ли он, что вырвался, не лучше ли было остаться с небом?.. А красивый араб внимательно следил за юношей. Потом произнес:
– Не стой больше на солнце.

© Инна-в-Слоне. Sep 24 2008

В автобусе.

За окнами автобуса темно, ничего не различить. А внутри – мутный, противный желтый свет, дрожащий оттого же, отчего дрожит и сам автобус: дороги ужасные. Читать нельзя. От нечего делать рассматриваю лица других пассажиров.
Все эти лица одинаковые на первый взгляд: очень – до серого – бледные, очень усталые, в глазах – какая-то обреченность...

Кем работает эта женщина? Какой должна быть работа, чтобы уничтожить последние признаки жизни в лице человека?! Одета она для нашего города неплохо: плащ – серый, но стильный, яркий шарфик. Грамотный макияж. Прическа уже немного потеряла форму, но смотрится еще ничего. Но глаза, глаза! Тусклые, безжизненные! Смотрят вроде бы на меня, но сомневаюсь, что она что-то сейчас видит! Думает? Нет! Отупение – от ужасной усталости.

Фонари изредка пробегают за окном яркими пятнами. О, они кажутся гораздо более живыми, чем эти люди!
Вот парень – в больших наушниках. Мне тоже нравится так отгораживаться от жестокого мира. Что он слушает? Жаль, не слышно. И не видно. Такая же вселенская усталость в его лице, загнанность, безысходность... Только глаза еще немного горят синим. Потому что моложе? Держится. Еще пока держится.

Шум мотора – ровный, то громче, то тише, мягко урчащий на ровных участках и безумно зло взвывающий на кочках и ямах.
Маленькая девочка с огромным портфелем. Кто заставил тебя ехать так поздно в такую даль? Желтый листочек в волосах. Бледное личико. Рано тебе грустить. Рано смотреть так серьезно – прямо перед собой. Не разучилась ли ты мечтать?..
Отворачиваюсь, смотрю в окно, силясь хоть что-то рассмотреть в этой кромешной тьме из относительного света.

Осень. Унылая, неспокойная, усталая. Какая жизнь, такая и осень. Какой автобус, такие и пассажиры.
Старый, усталый, дребезжащий, брюзжащий автобус везет нас во тьму. Выходим на последней остановке. На последней остановке... там все и решится.
Автобус замедляет движение. Пассажиры поднимаются – устало, неуверенно, покачиваясь, идут к дверям.

И что это – неверный свет автобусных ламп или моя собственная усталость? наваждение? сон? – их тени на полу автобуса крылаты. Словно ангелы ехали со мной одним маршрутом.

© Инна-в-Слоне. Sep 29 2008

Мыши.

Красавица не спала. Она расчесывала волосы при свете свечи, смотрела, как за окном метет пурга, слушала вой ветра и шорох страниц упавших с полок книг.
Красавице не спалось. Мыши шелестели сеном и бумагой, зеркало треснуло посередине, и ангел не приходил забрать ее на небо.
С сеном перемешались золотистые волосы, и в них бегали мыши. Длинные волосы, распахнутые глаза.

Бреду и бреду сквозь снег, не в силах поднять ногу для следующего шага. Бреду и бреду сквозь жизнь, пожмите руку мне, мне, уродливому великану. Я не сдался, когда мне сказали: "Тебе незачем жить". Я поверил, но не сдался. Я из тех, кто всегда...
Свеча догорит, красавица уснет, и мыши съедят ее волосы. Голодные мыши, суровая зима.

В одиночестве и в толпе, в городе и в деревне, на небе и на земле – склонили головы перед ней. Все склонили головы перед ней – кроме тех, кто живет внутри. Внутри дома. Внутри земли. Внутри травы.

Живут ли мыши в снегу?

Бреду и бреду, и, кажется, давлю ногами бесконечных мышей, которые схоронились в снегу. И пусть снег им будет пухом.

Цвета золота, цвета меда, цвета огня свечи, цвета солнца, цвета одуванчиков и адониса – ее волосы рассыпались по плечам. Солнцеголовая, ласковомедовая. Рыжие волосы, теплые руки.

Вот, смотри, смотри, друг, в этом доме она не спала. Ждала меня из пурги, как я приду и подарю ей тюльпан... Почему тюльпан? Почему, спросишь ты? Ты? Ах, я ж тут один. Я дарю ей тюльпан, потому что это – болезнь. Радостная болезнь, горестное прощание.

Ветер бьет мне снегом в лицо. Где-то, где-то дорожка, по которой я шел однажды. Ветер приносит запах ее волос. Красавица не спала долгие зимние ночи. Вязала чулок, ткала полотно, расчесывала волосы, кормила мышей хлебом и молоком. Догорала свеча, плакал ветер, шуршали мыши, она не спала.

Красавица не спала. Я же бреду и бреду, медленно, как зима. Быть бы юрким, как мышь. Я шел бы быстрей, но мне однажды сломали ногу.
Мне однажды сломали ногу, потом я упал с крепостной стены. Потом я еще долго лежал, пока не пошел снег. Я лежал и вспоминал ее волосы цвета гитарных струн. Ее волосы цвета гитарных струн и запаха меда. Цвета меда и запаха небес. Цвет ветра, запах небес.

Я приду и заберу ее далеко. Там, где вечный снег и вечное лето. Где у мышей короткие хвостики и добрые мордочки. Где птицы поют про печаль и плачут от счастья. Где реки медовы, а травы горьки. Глубокие реки, путаные травы.

Долго ли, коротко ли. Люблю молоко. Люблю горячее молоко с медом, вечером, перед сном. Люблю книги, люблю читать, люблю перелистывать страницы, люблю, когда буквы смотрят на меня добрыми глазами короткохвостых мышей. Люблю, когда крылья бьются на чердаке. Люблю отпускать глупых бабочек за окно. Люблю собирать горстью пыль. Люблю поздно вечером брести домой и видеть свет в окнах, и слышать запах горячего молока. Люблю, когда ветер в ее волосах. Люблю, когда она дышит в ладонь, чтобы согреть замерзшую мышь. Люблю, когда... когда старушки продают тюльпаны... когда заживет нога... когда заживет нога, я заберу мою красавицу далеко...

Как странен я.

Как страшен я, разделенный на две половины треснувшим зеркалом. Треснувшее зеркало, голодные мыши.

© Инна-в-Слоне. Oct 01 2008

Осень.
на основе миниатюр Хоровода N 2

Трамвайчик.

Посвящается Ласе

В трамвайчике было пусто. Он катился с холма на холм – а я, гремя, перекатывался в его пустующем брюхе. Так, бывает, перекатывается сверчок в спичечном коробке. Спичек там уже нет, конечно. Все спички ты высыпал, чтобы посадить сверчка. Или вот еще камушек в жестяной коробке – тоже гремит, только гораздо громче.

Осень была хмельной. Яблоки – по всему городу. Валились с берез и балконов, выкатывались неизвестно откуда – из-под ног или, вот, из-под сиденья в трамвае. Я нагнулся и поднял яблочко. Маленькое, пыльное немного, один бочок красный. Откусил. Сладкое, словно мед.
Дворник за окном сметал листья. Как я люблю дворников, сметающих листья! Золотые листья... Король волшебной страны метет свое золото...

Свадьба. Белое платье невесты – словно молоко, что вылилось из осеннего неба. Не люблю свадьбы. Но мне нравятся невесты. Они словно жертвы, приносимые древнему богу Мира. Я заметил в волосах невесты золотой листик. И яблоко в ее букете. Я пожелал ей счастья на погребальном костре.
Осенью жгут костры. И не обязательно сжигают невест. Дворники сжигают листву. Короли – золото, которое им некуда деть. Я – жизнь, от которой мне нечего ждать.
Я всю жизнь катаюсь в трамвае. С холма на холм. От стены до стены.
А яблочко было сладкое. Словно мед.

© Инна-в-Слоне. Oct 09 2008

Резиновые сапожки.

Кажется, дождю не будет конца... Это противный осенний дождь...
Еле-еле перебирая ногами, бредет по улице старичок, промокший насквозь, вымазанный в грязи, весь какой-то жалкий, с котомкой за плечами. "Король Лир", – подумалось мне. Мы с котом сидим у окна и смотрим на дождь.

Мне вспомнилось мое детство. Как в осеннюю морось мы с мамой ходили гулять. Со мной надо было гулять, ведь нельзя же ребенку все сидеть дома. А друзей у меня нет. У меня есть коричневые резиновые сапожки. На них узор в виде выпуклых цветочков. Эти сапожки мне, разумеется, велики – и потому надеваются вязаные носочки. Помню, как я хожу по ручью... Конечно, промочила ноги... Дома – горячий чай. Но с тех пор – я хорошо запомнила тот день именно поэтому – с тех пор мне трудно глотать...

Дождь стучит по карнизу. То мелко и часто-часто, то вдруг сверху срывается большая капля и с громким стуком разбивается перед окном.

Как-то осенью мы с моей младшей сестрой гостили у дедушки. Тоже давненько это было... В пасмурный и дождливый денек мы пошли на прогулку. Вы бывали в осеннем огороде? Как там все грустно смотрится, залитое дождями – подгнивающая трава, забор из старого промокшего дерева... Нам с сестренкой повязали болоньевые косынки. Курточки. И, конечно, сапожки. Но мы только успели дойти до канавы. Я поскользнулась на мокрой глине и зачерпнула сапогом. Заплакала, побежала домой. Через несколько минут приходит сестра. Она специально зачерпнула...

А дождю, кажется, так и не будет конца...

© Инна-в-Слоне. Oct 18 2008

Хвосты.

Мне пришла посылка. Я несла ее с почты в руках. Дома открыла. Внутри – щетинник или волчий хвост по-простому. Это злак, его колос по форме похож на хвост волка. И этими волчьими хвостами заполнена вся коробка! Такая вот посылка.

Я втянул носом воздух. Пахло людьми, огнем и трусливыми шавками. Я слышал, они были рядом. Но это не важно. В этом лесу всегда так пахнет. Худшего места не найти.
Да, да, я оставил свою стаю и пришел сюда. Я сказал бы тебе, для чего, но ты все равно не поймешь. Ты никогда не понимал месть.
Знаю, жить здесь трудно. Я буду убивать собак – тех, что предали свободу и стали верными слугами людей. Мне не жаль их ни капли. Я буду прятаться среди деревьев. Подальше от людей не получится: здесь везде их дорожки. Но я знаю, они не увидят меня. Не заметят. Не узнают.

Я сделаю несколько композиций с этими великолепными волчьими хвостами. Конечно, флорист из меня не самый лучший, но я постараюсь. А один колосок я унесу к лесу. Развею семена по ветру. И следующей весной вырастет много-много новых волчьих хвостов:

Я вижу ее, притаившись. Чувствую ее запах. Ненавистный запах. Конечно, не такой четкий, ведь она всего лишь потомок моего врага. Но запах этот я узнаю всегда, даже самую его малость:
Что она делает? Глупый человек! Она и не представляет, что умрет прямо сейчас. Я просто перегрызу ей горло. Это месть. Я должен это сделать. Потому что новый волчий хвост не вырастет уже никогда.

© Инна-в-Слоне. Oct 21 2008

Вот и кончилась осень.

Осень заканчивалась долго. Иногда выпадал робкий снег, но через несколько часов таял и просачивался сквозь землю водой. Грязь была ужасная, палые листья уже давно не золотились, лежа на земле, а были похожи на ту же грязь...

Мы встретились с ним на мосту. На маленьком древнем мосту через узкую черную речку. Он был, как обычно, угрюм и серьезен, я – весела и беспечна. Он принес в кармане время, я – детские сны. Мы не сказали друг другу ни слова. "Ты совсем старик", – подумала я. "Ты ничуть не изменилась", – подумал он.

Я люблю начало зимы, но ненавижу конец осени. От осени остались уже одни кости, но она все еще не дает согнать себя с насиженного места. Злая старуха! Дождешься, я разберусь с тобой по-свойски... Ах, да! Сегодня мне снился странный сон... и совсем не детский... неужели старею?..

Под вечер он прислал мне письмо. "Ты слишком много пьешь. Воздержись", – вот и все, что там сказано. Как будто я послушаюсь! Да и немного я пью... Бокал с вином нервно подрагивает в моей руке. Я ужасно рассержена таким вмешательством в мою личную жизнь.

Вы, наверно, хотите узнать, как мы познакомились? Вам, возможно, представляется, что здесь некая романтическая история со спасением красавицы (вы понимаете, это меня), безответной любовью (опять же ко мне) и бесплодными, но неустанными попытками добиться расположения... Должна разочаровать вас – это не так. Он просто дальний приятель моих родителей, решивший заботиться обо мне. Как будто я маленький ребенок! Тьфу!..

Темнает^*. И снег. Огромными пушистыми хлопьями. Вот и кончилась осень.
_______________
^* Темнает (диалект.) – значит, что за окном сгущаются сумерки.

© Инна-в-Слоне. Oct 26 2008

Воробьи и листочек в руке.

Посвящается К.Я.

Воробушки весело прыгали на тоненьких ножках. Я влюбился.
Я влюбился, наверное, первый раз жизни. Хотя уже отсчитал половину отмерянных мне лет. Первый раз...

А как она прекрасна! Нет, вы не знаете! Вы не видели, как она улыбается, когда ловит в ладонь листок! Летящий с дерева, пожелтевший, пожухнувший, шуршащий, этот листок падает к ней в ладонь. А она улыбается, улыбается так, словно весь мир держит в своей ладошке, весь огромный и хрупкий мир, улыбается от сознания, что держит в руке нечто безумно важное, нечто совершенно беспомощное и от нее зависящее, а она – она горда и счастлива сознанием своей заботы об этом мире... Ах, это ведь просто листок...

А я стою рядом с ней. Мне кажется, она даже и не видит меня, она, возможно, и не знает про меня, да это и не важно вовсе. Я просто хотел бы всегда быть рядом с ней, всегда-всегда. Я хотел бы стать ее хранителем, да-да, ангелом-хранителем и быть всегда рядом! – да только я слишком грешен...

А вы не видели, как она, запрокидывая голову, ловит ртом мелкий осенний дождь. Вы не видели, как капельки этой мороси блестят в ее волосах, словно роса на травинках ранним и свежим утром, словно звезды, что посыпались с неба не в силах выдержать разлуки с нею... Я хотел бы запутаться в ее волосах каплей дождя или безумной звездой... Я хотел бы всегда быть рядом с ней...

А она кормит воробьев на крыльце университета. Она купила для них булочку в буфете. И я отдал бы все, чтобы стать воробьем и есть хлеб из ее рук.

© Инна-в-Слоне. Oct 30 2008

Дилемма.

Не сдаваться. Таков его девиз. Его кредо. Его стойкость. Но осень выдалась на редкость дождливой и грязной. И каждый шаг отдавался болью – там, глубоко, в самом сердце.

Мне было горестно видеть, как он угасает с каждым днем. Я знала, что в душе он ведет упорную борьбу. Сердце человека – поле битвы Добра и Зла, как говорил Достоевский. И вот передо мной живой пример... А причины этой борьбы... кто знает их? Никто, даже и он сам...

Случайно мы столкнулись на улице. Он оступился и выругался – запачкал брюки. А меня даже и не заметил, пошел дальше, раздираемый противоречиями...
Так почти всю осень промучился он со своей невыразимой печалью.

И я... я мучалась вместе с ним. И не выдержала. Все же это не мое кредо – не сдаваться. Сдалась. Подошла и спросила:
– Что мучит тебя? Скажи мне, я, возможно, смогу что-то сделать для тебя... Хотя я понимаю, конечно, что в деле борьбы Добра и Зла я мало чем могу помочь... Но поддержу хотя бы...

Он поднял на меня глаза, и на лице его было недоумение.
– Какая борьба?.. Ты... я не понимаю, о чем ты!? – сказал он, а губы его уже кривились против воли в усмешке. Да, до того, как впасть в такое состояние, он был очень смешлив...
– Ты все время ходишь, будто в воду опущенный... Вот я и решила спросить... Может, осень уменьшила силы Добра, и теперь...

Он засмеялся – громко и неудержимо. Я тоже улыбнулась – недоверчиво, но все же удалось его развеселить.
А потом он сказал:
– Я потерял свой ремень. Я все не могу решить, какой купить новый – с заклепками или с пулями...

© Инна-в-Слоне. Nov 03 2008

Ш.

"Осенью птицы замолкают. И я прячусь в самый темный угол большого дома, чтобы провести там всю зиму. Но если глупые птицы засыпают, то я не сплю. Нет, я выбираю какую-то мысль и тщательно обдумываю ее, со всех сторон. Многие ценят меня за мою мудрость.
Вот, например, почему птицы осенью не поют? Я понимаю, они впадают в спячку, и чем ближе к зиме, тем они сонливее и сонливее. Но ведь просыпаются они ранней весной! Просыпаются и поют, и не лень им подниматься так рано. Почему бы им не проводить осень так же, как они встречают весну?
Я думаю, это черная неблагодарность с их стороны. Осень всегда очень щедра к птицам. Она дарит им плоды и семена. А вот весна, напротив, к ним не благоволит. Так что это прямо-таки какое-то подхалимство, что весной они так разливаются! Глупы птицы..."

Так думало небольшое мохнатое существо, устраиваясь в углу с негромким, но отчетливым шебуршанием. Казалось, это его мысли так ворчливо шуршат. Его можно было бы принять за большую мышь, забывшую на старости лет, где ее нора.

Существо старательно пыталось завернуться в клочок темноты, что давно уже лежал в этом углу, дожидаясь хозяина. Наконец, повозившись, оно затихло. И только ветер за стенами гудел свою осеннюю песню...

© Инна-в-Слоне. Nov 08 2008

Великим Начинаниям – Удача и Великие Свершения!
Долгим Походам и Странствиям – Счастливый Исход!
Уставшим Путникам – Яркий Свет и Добрый Огонь!