Большой взрыв.

День первый.

Вокруг не было ничего.

Сознание не мыслью даже, а каким-то предощущением понимало, что все, что есть - это слабенькое, почти не выраженное я-существование.

Едва лишь это я-существование оформилось, возникло желание большей определенности, и она тут же стала проявляться.

Появилось ощущение я-в-чем-то, смутное, не оформленное, но довольно сильное ощущение ограничения. Захотелось это преодолеть. И пространство послушно развернулось.
Я по-прежнему оставалось включенным во что-то, но это что-то было бесконечно большим. И хотя границ не было, понимание заключенности осталось, хотя и не угнетало теперь, ибо было это все я.

Я промелькнуло по своим ощущениям и осознало, что кроме пространства находится во времени. Время так же точно, как перед тем пространство, распахнулось вокруг я и составило то же самое впечатление заключенности. Я пребывало одновременно в каждом моменте с того мгновения, как проявилось, но ограничивалось первым мгновением и последним. Но это тоже не угнетало, ибо и это было я.

Я перестало быть сжатым до невозможности движения и удовлетворенно носилось-пребывало в бесконечности пространства-времени.
Ощущения были приятными.

Но не было никаких различий в местах, где проносилось-пребывало я, и это вызывало неудовлетворенность.
И перераспределилось послушно пространство, образовав на одном полюсе что-то, а на другом - его противоположность.
И появились новые ощущения от перемены места, ибо в каждом месте чего-то было больше или меньше, и все места различались.
Ощущения различий были приятны, и удовлетворение охватило я.

День второй.

И стали постепенно смены различий ощущаться, как сопротивление, а то, что окружало-включалось-отражало я - как среда. И была среда текуча, и была среда упруга, податлива была, но сопротивлялась.

Я захотелось усилить ощущения сопротивления и, отозвавшись на желание, возникло внутри среды уплотнение, в котором упругость была доведена до крайности, а текучесть исчезла вовсе. И почувствовало я, что часть его почти обособилась в этом уплотнении.
И осознало я себя в среде, ибо неоднородность среды породила неоднородность я-пребывания и позволило сравнивать.

Отзываясь на желание усилить разницу от смены плотности, пространство перераспределилось так, что самое плотное оказалось между не очень плотным и совсем неплотным. Контраст возбуждал, и это было приятно.

Разные плотности среды несли в себе разные части я-пребывания, и казалось - если притуманить всеобщую связь-существование - появилась мы-множественность. Это было забавно и приносило удовлетворение.

Мы-множественность была приятна. Можно было концентрироваться на одной из обособленных я-частей и представлять, что вокруг множество иных я. Это было интересно. Интерес был стремлением, а стремиться было приятно.

Мы-множественность потребовала большего вовлечения для разделения я-частностей. Вовлечение тут же состоялось, и теперь я помнило о своем единстве только первым периодом существования. И еще последним. Но пребывать там было почему-то неприятно, и я не осознавалось туда. Я-частности начали осознавать себя, как я, и это было любопытно и потешно. Радость наполнила я.

День третий.

Но ничто не менялось в я-частностях, и это вызвало скуку. Это было неприятно, и скука тут же обернулась желанием перемен. Желание оформилось в умножение я-частностей.

Однако простое умножение я-частностей было уже неинтересно.
Потому, воплощая желание я, эти я-частности теперь могли умножаться сами, производя себе подобных.

Сперва они увеличивались за счет более ранних я-частностей и первичных противоположностей, насыщавших пространство. Затем, накопив достаточно плотности, я-частность отделяла от себя новую, маленькую частность, которая начинала делать то же самое – расти и размножаться.
Саморазмножение я-частностей оказалось необыкновенно забавным и доставляло большое удовольствие.

Сконцентрировав несколько родственных из первичных противоположностей, часть я стало изливаться направленно из этого источника, что повысило контрастность противоположностей и доставило дополнительное удовольствие.
Саморазвивающиеся я-частности разделились соответственно тому, сколько направленной противоположности получало в своем пространстве. Это тоже было приятно.

Чтобы стало еще забавнее, я ввело отличия в первичные плотности и в скопления самоумножающихся я-частностей, приспособив их к разным условиям. Эти растущие различия радовали, усиливая контрасты и увеличивая мы-множества.
Сознавать саморастущую множественность было наслаждением.

День четвертый.

Однако, просознав в потом еще большее наслаждение, я продолжило множить я-сущности.

Для того чтобы увеличить наслаждение, я умножило сотворенное многократно и дополнительно ввело отличия в каждую получившуюся копию так, что все копии оказались разными. Копирайт. На всех. На каждой. Забавно.

Рожденные миры заполонили все пространство и наполнили я множественным наслаждением.
Когда сознание концентрировалось в одном из миров, созерцание остальных наполняло я радостью, ибо все вокруг было наполнено сияющими мирами, каждый из которых был иным.
Картина бесчисленных миров, наполняющих мироздание, создавала впечатление бесконечности я – не только самого я, но и бесконечного количества частных я, которые все больше погружались в иллюзию самостоятельного существования.

Каждый мир был наполнен сиянием. Однако, заметив, что сияние освещает лишь одну часть мира, я пожелало уравновесить неравенство, и день стал сменяться ночью. День был наполнен сиянием одной первичной противоположности, ночь же насыщалась другой противоположностью и являла картину бесчисленности миров, скрадывавшихся днем в сиянии.
Перемены были приятны, и я возрадовалось.

Явленное проявление первичных противоположностей, хоть и не отражало действительного положения, но напоминало о нем постоянно, что казалось необходимым для я-частностей, почти забывших уже, что они были единым.
Забота о я-частностях, бывшими я, была восхитительно смешной и необыкновенно приятной.

© Дракон Рассвета (Вилай). Oct 06-11 2008

Провал.
Миниатюра

Провал был бездонным.
По крайней мере, так казалось, когда стоишь на краю, заглядывая вниз, а мелкие камушки сыплются из-под когтей в темно-серое ничто. Оттуда не доносилось никаких звуков, там ничего не видно. А запаха даже здесь, на краю Провала, не было. Ни дуновения ветерка, ни струйки дыма или клочка тумана. Просто серое ничто. Не-бытие, такое же, как возникает, когда выпадаешь из жизни, и события проносятся мимо, ничуть не задевая и оставляя только легкий след в памяти, тут же, впрочем, исчезающий. Только здесь это не-бытие было зримым.

Позади, там, за хвостом, весело зеленела травка, и щебетали птицы. Бегали букашки по своим насущным делам, кто-то кого-то поедал, кто-то играл... Там была жизнь.
А здесь... здесь не было не только жизни, но вообще ничего. И рядом с Провалом даже Жизнь угасала, будто бы не осмеливаясь приближаться. Если вглядываться в это серое Ничто, оно начинает просачиваться внутрь и возбуждать желание. Последнее желание – раскинуть крылья и оттолкнуться от скалы. Чтобы слиться и превратиться в это самое Ничто...

Из груди вырвался выдох, перешедший в раздраженное шипение. Он помотал головой, стараясь избавиться от наваждения, и сделал шаг назад. Повернул голову, желая убедиться в существовании привычного мира, но обнаружил, что серое ничто заполонило все вокруг. Он стоял на маленьком скальном островке посреди серого недвижного океана, на близком сейчас горизонте сливающегося с таким же серым куполом сверху.
Он знал, что он есть. Но кроме него самого ничего не было. Теперь, когда он обратил на это внимание, оказалось, что и островка, на котором он стоял мгновение назад, тоже нет.

Но он еще был. Он еще не слился. Были он и ничто. Ничто и он. Он был...
Память услужливо стала подсовывать картинки воспоминаний. Они бежали, будто в ускоренном многократно, нарезанном кусочками из целого, клипе.
Ходил, встречался, целовал, падал, нырял, парил, любил...
Был, был, был...
Был.
В этом все дело. Он – был...

От ничто отделяло только это "был".
Стоит начать стираться в памяти былому, и он станет растворяться в ничем. Потихоньку, по маленькому кусочку – вначале. А потом, как при взгляде в Провал, захочется сделать последнее – стирающее – движение, и все...
Момент приближается...

© Дракон Рассвета (Вилай). Oct 02 2008

Ночная прогулка.
Быличка

Отдельные деревья слились в сплошную стену, и едва видимая тропа растворялась в кромешной тьме, царящей под кронами.
Шаг, другой, остановка. Глаза должны привыкнуть. Вот, проявился намек на продолжение тропы. Теперь можно идти.

Войдя в темноту леса, мы остановились. Дракотенок прижался к стволу липы, а я позвал Лешего:
– Дедушка Леший, проведи нас, пожалуйста, так, чтобы Дракотенку было не очень страшно... Там, на обратном пути...
Я представлял приблизительный маршрут – не раз здесь ходил, правда, всегда днем – и предполагал, что заключительная часть, дорога, что соединяла два района, будет неприятна Дракотенку. Почему – не знаю, просто чувствовал.
– Идите спокойно... – ответил Леший и растворился в лесу.

– Нам дали добро, – сказал я.
– Ага, и мне разрешили, – отозвался Дракотенок.
– Пошли?
– Пошли!

Черные столбы стволов, проплывая рядом, появлялись из ниоткуда спереди и туда же, в никуда, исчезали позади. Шорох листвы над головой и тихие шлепы подошв по мокрой земле. Стук редких капель по траве и редкие кружевные серые пятна высоко над головой.
Лес сгустился, и ночное зрение отказало. Несколько шагов по оставшейся в памяти картинке, и вдруг все смазалось и пришло в движение.

Крутанулось короткое головокружение, пара мгновений дезориентации, хаос светло-темных пятен и вспышек. Из беспорядочных картин медленно выступили чуть светящиеся контуры ближайших деревьев, затем куч-кустов чуть дальше, крупных листьев травы под ногами и, наконец, светлая полоса тропы. Пришло второе зрение.

Идти стало гораздо удобнее, и я потянул за лапку Дракотенка.
Над нами прошел по кронам деревьев сильф, клоня вершины к земле, и помчался куда-то дальше. Но через пару минут он вернулся и, описав вокруг нас сужающуюся дугу, уселся прямо над нами.

Он был такой большой, что едва умещался на трех кронах.
Дракотенок был совсем неопытный и придавал большое значение размерам. Он сжался от страха – не видя сильфа, он чувствовал всем своим существом присутствие кого-то огромного. Поднял голову и яростно зашипел, старательно показывая, какой он большой и страшный. В ответ сильф весело рассмеялся парой веток и опять придавил кроны к земле, пугая малыша.

– Иди уже гулять, что ты маленьких пугаешь?! – шепнул я ему, – Делом бы занялся лучше...
– Каким делом? – выдохнул сильф удивленно.
– Да, вот, хоть бы тучи разогнал... Не люблю в мокром ходить.
– Тучи?.. – сильф задумался на мгновение, затем сорвался с места и полетел ввысь, – Сейчас сделаем!.. – послышалось из поднебесья.

– Он улетел, – успокоил я Дракотенка, – Пошел тучи разгонять.
– Я знаю, – кивнул он, – Чувствую. Я не вижу, как ты, я только ощущать присутствие могу.
– И кого ты сейчас чувствуешь? – спросил я, проверяя.
– Много... – медленно повернувшись вокруг оси, пробормотал Дракотенок, – Вокруг... Правда, они не страшные. Люди хуже.
– Верно, – согласился я, – Много. А люди не хуже. Они просто слепые. Оттого много чего творят, не понимая, что делают.

Впереди возник светлый призрак, и когда мы приблизились, притворился кустом. Еще трое пересекли наш путь, оставляя после себя медленно гаснущие следы, похожие на хвост кометы. Ночной лес жил своей жизнью, в которую наше вторжение внесло оживление и вызвало неподдельный интерес. Вокруг все шевелилось, вглядывалось и перешептывалось.

Сзади пристроилась парочка духов, один из которых притворился светлым, а другой – темным. Они беседовали между собой, внимательно наблюдая за нами. Как я понял, их интересовал Дракотенок. А я был нужен просто, как переводчик.

– Спроси его, спроси! – обратился, наконец, ко мне один из них.
– Что спросить?
– Почему Луна светит?
Я повторил вопрос вслух, удивляясь про себя, зачем это нужно.
– Потому что Солнце, – ответил Дракотенок, не задумываясь.
Дальше вопросы посыпались, как из решета, причем большая часть их, как и ответов, для меня не имели совершенно никакого смысла. Однако, как я заметил, именно эти ответы вызывали у странной парочки наибольшее удовлетворение.

– Что такое камень?
– Тепло...
– Что такое ключ?
– Вывернутый замок...
– Кто идет?
– Стоящий...
– Когда тропа превращается в Путь?
– Всегда...

– Кто я для тебя? – этот вопрос меня удивил, и я уточнил у спросившего, который притворялся темным:
– Ты – для меня?
– Да, нет! – раздраженно воскликнул он, – Просто повтори: "Кто я для тебя?" и все.
– Кто я для тебя? – произнес я вслух, сам интересуясь ответом.

Этот вопрос почему-то поставил Дракотенка в тупик, и он забормотал, перебирая варианты:
– Друг... нет... Враг... нет... Враг-друг... нет... Друг-враг... нет... Незамечаемый... этих много... почти все... нет... – он сделал паузу, задумавшись, и, наконец, уверенно сказал, – Ключ!
Этот ответ привел парочку в восторг, и они, перебрасываясь постепенно затихающими "Видишь?", "Ну и что?", "А я говорил...", "Это и так было понятно, но хотелось...", исчезли.

Тропа вела нас по лесу в нужном направлении и я, оставив осторожность, полностью погрузился в созерцание ночного леса.
С час побродив по сплетению троп, мы вышли на окраину леса. По темному небосводу неслись последние клочки белых облаков – сильф разогнал-таки тучи. Звезды, тонко позванивая, подмигивали нам с казавшегося близким и плоским неба.

– Асфальт... – удивленно заметил я, почувствовав изменение под ногами.
– Асфальт, – подтвердил Дракотенок, – А что?
– Здесь не должно быть асфальта! – заявил я, вглядываясь вперед, – И забор... Странно...
– Что странного?
– А то и странно, что асфальт и забор... Ладно, пойдем дальше, поглядим...

Когда мы вышли к домам, я совершенно не узнал места, где мы оказались. Чем дальше мы шли, тем сильнее разрасталось ощущение иномирья. Все было похоже, в общем – дома, машины – но НЕ ТО... Странное и не очень приятное ощущение.
И только когда мы протопали чуть не километр, во мне что-то перевернулось, и я снова оказался в своем мире. Леший выполнил мою просьбу. Мы не попали на ту, неприятную, дорогу. Мы просто вышли через прямо противоположный край леса.

Как нам удалось сделать петлю и пойти в обратном направлении – ума не приложу. Впрочем, лешие – мастера на такие проделки...

© Дракон Рассвета (Вилай). Aug 27 2008

Когда без очков.

I. Зеленые листья.

Зеленые листья травы упруго сгибаются под подошвой и тут же начинают распрямляться. Но следы все равно остаются. Их будет видно еще несколько часов. Ведь травинки совсем не такие упругие, как ветки деревьев.
Зеленые травинки... Листья травы. Они живут своей, часто непонятной нам жизнью. Они любят солнце и дождь. И совсем не любят, когда на них наступают. Хотя, кто любит?

Зеленые глаза тоже часто живут своей жизнью. Зеленые. С махонькими темными крапинками. Это если смотреть близко-близко. И совсем не видно, когда далеко-далеко. Ну, например, в другом городе. Это если смотреть глазами. Но кто же смотрит глазами в другой город? Только глупые взрослые, которые говорят, что мальчики должны ходить в штанах, а девочки – в платьях. Или те, кто думает, что один плюс один получится два. Получится, конечно, только не всегда. И когда такому говоришь: "А ты попробуй сложить одну лису и одну мышь", они всегда отвечают одно и то же: "Это нечестно! Так нельзя складывать". Интересно... Тыщи лет складывалось, а теперь нельзя. Глупые.

Зеленые травинки – это совсем другое, это совсем не асфальт. И даже не гранит. Гранит ведь живой, правда? Просто он живет очень медленно. А асфальт не живой, и поэтому его чинить все время приходится. Конечно! Разве кто-нибудь может остаться живым, если его раскрошат и зальют горячей смолой? Да еще и тяжеленным катком истопчут. А зеленые травинки умеют распрямляться.

Зеленые глаза можно спрятать за стеклами, и они даже могут спрятаться. И даже могут сделаться совсем незелеными. Они могут даже начать тогда притворяться солнышком. Или Луной. И даже свечкой могут притвориться. Только это неправда все. Они зеленые в махонькую крапинку и никуда не деваются. Правда, это видят почему-то не все. Некоторые так и думают, что позади стекол ничего нет. Странные они. Видят стекло, а дальше даже не пытаются поглядеть. Стекло и стекло. Наверное, им так проще. Они, верно, душой поцеловаться боятся. Глупые.

Зеленые травинки не боятся. Они ничего не боятся. Даже когда на них наступают. Они просто распрямляются и снова радуются солнышку. Ну, и дождю, конечно. И целуются душами. И от этого получаются цветы. Вон, летний луг. Он же весь в цветах. Это потому что все травинки душами целуются. От того и красота такая получается.

© Дракон Рассвета (Вилай). Jul 22 2008

II. Дождинки.

Дождинки круглые, и через них видно весь мир. Конечно, если летишь вместе с ними. Правда, так никогда не бывает. Потому что дождинок много, и отражают они не мир, а друг дружку. Хотя и думают, что отражают мир. А на самом-то деле...
Так и получается – думаешь, что в тебе Вселенная, а на деле выходит, что только твои соседи. Ну, и родная туча, конечно. Вот и летишь – из серости, да среди серости...

Нет, бывают, конечно, счастливчики. К ним солнышко пробивается. Просунет лучики сквозь облака и начинает играть с дождинками. А они-то и рады – сверкать начинают, всеми цветами переливаться. Да только неправда это все. Ничего они не сверкают. Это солнышко сверкает. Но все равно, красиво.

Радуга над миром раскинется, коромыслом в землю упрется, полосками цветными поигрывает... Да только дождинкам этого не видать. А видать дождинкам только серость вокруг, да свет слепящий сбоку. Но они об этом никому не рассказывают. Потому что свет этот тоже не всем дадено углядеть. Оттого те, что солнышко-то видели, и не рассказывают об этом другим – все равно не поверят. По большей-то части, дождинки так в серости и падают. Летят-летят, потом шлеп! И все. Нет, иногда еще "бульк!" делают. Но это реже.

После-то они струйками текут, в ручейки собираются, в речки. Но к тому времени они уж и позабыли, как летели-то... Потому что дождинками перестают быть. А пока летят – да, они дождинки. Может, они даже думают, что весь мир из дождинок состоит – вокруг-то только они и есть. А как еще можно думать, если вокруг больше ничего не видать?

А еще дождинки иной-то раз далеко от тучи улетают. Это потому что их ветер тащит. Опять не сами. Это как с солнышком и сверканием. Сами они только вниз умеют падать. Они падают, а думают-то, что летят. А на самом деле, летят они, только когда ветер...
Такая, вот, странная штука получается – думаешь, что сверкаешь, ан нет. Думаешь, что летишь – а сам падаешь.

Но радугу все ж дождинки делают. Одно-то солнышко не может радугу сделать. Только через дождинки, ага.
И еще ручейки. Если б дождинок не было, так и ручейки бы не текли. И речки тоже.
Да и вообще – разве это жизнь, без дождинок-то?

© Дракон Рассвета (Вилай). Jul 29 2008

III. Звездная пыль.

В городе-то их и нет почти. Нет, не звезд. Тех, кто на них смотрит.
Хотя... Звезд в городе тоже не видать. Реклама, освещение. И хорошо, вроде – видно все, не споткнешься. А звезд-то и нету...

Ведь они зачем нужны? Чтоб мечтать. А в городе какие мечты? Добежать из дома до работы. Высидеть до конца дня. В выходные оттянуться с друзьями. Или просто, ничего не делая, отдохнуть ото всего. Чтобы в понедельник снова на работу. Делать карьеру. Добыть денег. Чем больше, тем лучше.

Об этом мечталось в четырнадцать, когда всматривался почти без мыслей в бархатную тьму, испещренную миллиардами сияющих искорок? Это видел, перебирая глазами подмигивающие точки? Это слышал среди хрустального звона бесконечного космоса? Об этом думал, когда мучился представлением бесконечности?

Говорят, что это такие же солнца, как наше. И даже верят в это. Хотя никто их вблизи и не видел. Смешно. В Бога не верят, а в солнца верят. Хотя Бог-то горааааздо ближе. Только смотреть на него не хотят. Как на звезды в городе. Вначале увлекаются всякой ерундой, а потом... Потом просто привыкают. Не смотреть на небо. И, забыв главное, говорят, что живут.

А звезды звенят и мерцают. Мерцают и звенят. Мерцают тихонько и еле видно звенят. Хоть и для всех, а получается, что только те видят, кто слышит, и слышит – кто видит. А некоторые говорят даже, что те, которые голубые – они с кислинкой. А розовые – сладковаты.

А однажды мне рассказали, что они даже радугу умеют делать. В ночной росе. Только для того, чтобы это увидеть, надо лечь и на мир сквозь росинку поглядеть. Да разве ж нормальный-то человек будет ночью в мокрой траве валяться? Вот поэтому нормальные-то и думают, что живут...

© Дракон Рассвета (Вилай). Aug 06 2008

IV. Песок в стекле.

Они падают каждая по отдельности. А кажется, что струйка течет. Глаз-то, хоть и жадный до невозможности, а отдельности схватить не успевает. Вот и приходится струйку видеть. А там воды-то и вовсе нету. Такой, вот, обман получается. Иллюзия.

Вот и жизнь так же. Думаешь – что-то было, что-то будет... А на самом-то деле только сейчас и есть. Отдельная отдельность. Каждый миг. То, что было – память только, что будет – фантазия. Кажется, что жизнь длинная, а на деле – иллюзия. Жизнь только сейчас и есть.

Чтобы жить, надо в миге находиться. Не прошлое перемешивать, не будущее придумывать, а прямо здесь и сейчас. Потому что если это здесь и сейчас пропустишь, не сделаешь чего-то, то все – пиши пропало... Отдельность улетела и больше никогда не вернется. Упала песчинка. Была наверху – и бац! – уже внизу лежит.

Конечно, кто-то может сказать, что, мол, перевернуть, и все дела... Да только все уже не так будет. Важна-то не только ЭТА песчинка, но то те, что рядышком были. Важно, как они все вместе сквозь дырочку просачивались – кто, расталкивая всех, раньше просочился, кто задержался, чтоб соседа пропустить...

А коль перевернешь, так все песчинки перемешаются, каждая в другом месте окажется. В жизни повторов не бывает. Коль упал – так это навсегда. После уж все иначе будет, сколь ни крути...
Самое главное-то – что? Упасть ВОВРЕМЯ. Не застрять. Других не задержать. Но и раньше времени падать нельзя. Других, опять же, не подталкивать. У каждого ведь свой полет и свое время.

И это СВОЕ ВРЕМЯ никак нельзя упускать. Оно безвозвратно...
И полет – он же только раз дается. Ну, в ЭТОЙ жизни.
А вы уверены, что другая – будет? А если нет? С чем к "фините" придете? Что после себя оставите?

© Дракон Рассвета (Вилай). Aug 09 2008

Лесная лужа.
Миниатюра

Я стоял и смотрел на просвечивающую сквозь лазурное отражение траву на дне. Когда-то на эту полянку упал дракон. Кто его знает, почему. Наверное, споткнулся обо что-то, когда летел. А может, просто летать учился.

Водомерки прыгали по облакам, плывущим через голубое зеркало. Крылья продавили узкие канавки, двумя лучами прячущиеся в траве. Желтые лютики покачивали своими головками над полосками воды.
Хвост оставил длинную вмятину, в которой сейчас были лягушачьи ясли. К тому времени, когда у них пропадет хвост, от этой огромной лужи останется только маленькая ямка с водой в том месте, где почву продавила мощная драконья грудь.

Разувшись, я с наслаждением шагнул в теплую воду. Мягкая трава приятно щекотала ступни. Вокруг мелодично перекликались иволги, чирикали и заливались лесные пичуги. Резко вскрикнула какая-то хищная птица. То стихая, то прибавляя громкости, стрекотали кузнечики. Их дружный хор пульсировал в ритме сердца. Я прикрыл глаза и увидел, как это все случилось. Огромная тень накрыла поляну...

...Я с шумом грохнулся наземь, неловко раскинув крылья, и вокруг все на мгновение затихло. Но вот застрекотал один кузнечик, его песенку подхватил другой, третий. Свистнула махонькая птичка в кустах. По-кошачьи крикнула иволга, ей вторила товарка на соседнем дереве. Я поднял голову, медленно оглянулся...
Всполошившись, встревожено затрещала сорока, заметив, что я пошевелился.

Прошло немного времени и я, придя немного в себя и чуть отдохнув, встал и струящейся змеиной походкой скользнул сквозь кусты на огромную луговину. Расправил крылья, поймал легкий ветерок и, медленно поднявшись вверх, исчез в синей выси...

© Дракон Рассвета (Вилай). May 31 – Jun 07 2008

Горное озеро.
Миниатюра

Сверху озеро было словно капля малахита – такое же ярко-зеленое и с разводами темных и светлых полос и пятен. Удивительный цвет для воды. Поначалу я, было, решил, что это отражение стены хвойного леса, окаймляющего воду, но быстро понял свою ошибку. Это было не отражение, а какое-то немыслимое преломление света в самой воде, отчего она казалась изумрудной и таинственной.

Ступив на прибрежную гальку, я подошел вплотную к воде. Поверхность была зеркально гладкой, ее не волновало ни малейшее дуновение. Абсолютно прозрачная, прозрачнее даже, чем в море, вода позволяла видеть настолько, насколько проникал свет. Здесь, вблизи, вода казалась не малахитом или изумрудом, а огромным куском горного хрусталя, таившим в своей темной глубине вселенские тайны.

Тьма манила, не поддаться искушению было невозможно. Вода озера выше облаков по определению должна быть холодной. Хорошо, когда тело прикрывает надежная шкура. Неподвижная жидкость плотно обхватывает тело, дает опору и позволяет двигаться. Да, это не воздух. Здесь почти невесомость, густая невесомость, и хвост куда эффективней крыльев. Вода беззвучно обтекает тело, скользящее вниз – туда, где прячется тайна...

Кукареканье будильника вырывает меня из текучей тьмы, так и не дав достичь дна. И, как и всегда, рвется наружу вопрос-вопль: "Почему, ну, ПОЧЕМУ?!"
Но, как и всегда, смешение реальных воспоминаний о виденном горном озере с мечтами о другом теле и другой жизни не дают разгадки этой тайны...

© Дракон Рассвета (Вилай). Jun 02 2008

Море.
Миниатюра

Огромное, черное, шуршащее волной по песку, оно лежит, занимая полмира. Вторую половину оно щедро отдало мерцающим звездам. Их много, так много, что если прищуриться, кажется, что чернота просачивается сквозь занавес звезд, а не звезды светятся в темноте. Но звезды далеки, и хоть и притворяются живыми, подмигивая, а холодны они.

А оно здесь, рядом, теплое и живое. Мерно дышит и манит. Эта мягкая теплая бархатная темнота зовет погрузиться в нее, чтобы она обняла и, покачивая, нежно убаюкала. И заходя в этот теплый бархат, чувствуешь, как он вначале толкает слегка, предупреждая, и тут же тащит вглубь, затягивает, погружает в полную неясных, непонятных звуков тьму...

Мягкие волны чуть слышно шипят по песку. Почему-то ночные волны тише дневных. И дело тут не только в том, что не слышно чаек и кузнечиков – где-то на берегу цикады выводят свои трели. Нет, дело в том, что ночь все приглушает, делает неслышно-таинственным и волшебным. А в мягкой темноте таятся чудовища. Потому что не видно.

Днем совсем иначе. Днем видно все – даже мельчайшие камушки на дне. И чудовищ никаких нет. Они уходят в синюю бездну, где ждут новой ночи, чтобы вновь подняться следующей ночью и ждать, ждать... Но теперь – теперь никаких чудовищ.

Я парю над дном, по которому мечется яркая сетка сломанных волнами солнечных лучей. В любой миг я могу погрузиться чуть глубже и плыть в толще воды – между дном и ртутным зеркалом поверхности. Разглядывая сверху камни, поросшие водорослями и ракушками; крабов, выползших на песчаные полянки; разноцветных изящных рыбок; представляю, что вот так же, почти не прикладывая усилий, лечу над землей, и в грудь толкается не мягкая теплая вода, а задорно свистящий ветер. Я лечу, лечу...

© Дракон Рассвета (Вилай). May 30 2008

Цвета весны.

Голубой. Подснежник.

Матушка посадила их здесь, при входе в сад, Бог знает, когда, я даже и не помню. А может, это была бабушка...
Я не знаю, как они называются по-настоящему. Мы их всегда звали просто "подснежники".

Они и впрямь появляются, когда вокруг еще лежит снег, и земля только-только начинает вылезать к солнышку небольшими проталинами.
Они появляются тогда, когда происходит чудо, пролетающее обычно мимо городского жителя.

Запах...
Непередаваемая, невероятная, невозможная, казалось бы, смесь запаха зимы и лета.
Весь сад укрыт серым уже не одеяльцем даже, а истрепанной простынкой снега, и только в нескольких местах земля с темной прошлогодней зеленью подставляется лучам теплого солнышка.
Снег из последних, совсем уже слабых, сил источает запах зимы. Этот запах носится вокруг суматошными весенними струйками веселого ветерка и переплетается с набирающими мощь клубами запаха живой земли.

Земля впитывает солнечные лучи, и они заставляют шевелиться прошлогоднюю траву. Но прежде, чем эта темная зелень окончательно проснется, оттаявшая еще не до конца почва выстреливает свежими яркими стрелками. Они совсем маленькие, всего с палец, но зато сказочно быстро – всего за пару дней – появляются пара узких листиков и тонкий стебелек с зеленой почкой.

Еще день – и по-над землей раскрывается голубая звездочка. Рядом еще одна, еще...
Словно сама Мать-Сыра Земля творит заклинание, вызывая синее летнее небо.
И опускаешься благоговейно на колени, и склоняешься в немом восторге, и заглядываешь в синие глаза Волшебства, и вдыхаешь пьянящий аромат самой Новой Жизни...
И улыбка сама появляется, и нежные бабочки начинают трепыхаться внизу живота, потому что любишь весь мир, и хочется кричать от восторга, и скакать, ликуя!..

© Дракон Рассвета (Вилай). May 07 2008

Желтый. Мать-и-мачеха.

Прошлогодняя трава шуршит под нашими ногами – моими большими сапогами и маленькими сапожками внучки Аленушки. Мы далеко от дома, и потому она все время держит меня за руку. Так, на всякий случай.

Правда, постоянное держание за руку – это, скорее, непрестанная беготня вокруг меня и редкие хватания за палец. Еще бы! Ведь вокруг так много маленьких ярких солнышков! И их всех непременно надо собрать.
– Аленушка! Хватит, милая! Погляди, ты же их уже удержать не можешь, они у тебя из ручки падают!
– Ну, дедуль, вон тот еще...

Входим в деревню. Проходим мимо жестяной пирамидки с красной звездой наверху, что стоят почти в каждой российской деревне. Аленушка останавливается, смотрит на нее, затем тихо спрашивает:
– А они здесь мертвые лежат, да?
– Нет, милая, здесь только их имена написаны...
– Но они же мертвые?
– Да, дорогая...

Девчушка подходит ближе, кладет собранный букетик у подножия пирамиды и аккуратно раскладывает цветы рядком.
– Пусть у них цветы будут, – задумчиво говорит маленький человечек, – Они же тоже хочут на цветочки полюбоваться, а пойти на них посмотреть не могут...
– Конечно, родная, пусть посмотрят.

– А наш дедушка Клим не мертвый! А то бы и его здесь написали...
– Да, Аленушка, дедушка Клим живой.
– А я ему все равно тоже цветочков соберу! – и она бросилась рвать редкие еще ярко-желтые цветы мать-и-мачехи.

© Дракон Рассвета (Вилай). May 10 2008

Лиловый. Примула.

Постриженная еще осенью трава была покрыта серым налетом, что оставил снег. От этого она казалась тускло-безжизненной, спящей летаргическим сном. И на этом грязно-зеленом фоне светились яркими костерками выпуклые розетки примулы. В обрамлении нежно-зеленых листиков лиловые по краям цветочки рдели ярко желтыми середками, создавая впечатление пламени.

Темно-зеленые ели начали уже темнеть, становясь почти черными из-за того, что рядом наливались цветом нового дня жизни почки на голых покуда ветвях. Еще несколько дней, и ели станут совсем черными, оттеняя веселую зелень пробудившихся деревьев.

Птицы радостно щебетали, сливаясь в общую свиристящую песенку. Воздух был насыщен множеством запахов, из которых я мог различить лишь крапивный, смородиновый и тот непередаваемый дух, который бывает лишь раз в году – когда насыщенная снеговой влагой земля парит на солнце.

Мимо уха прогудел шмель, и плюхнулся на нежный костерок примулы. Деловито обследовав один цветок, он перевжикнул на соседний, затем на следующий... пока не скрылся от взора на обратной стороне лилово-желтой горки. Лишь колыхание лепестков выдавало, что он там шевелится.

Гладкая серо-бело-черная трясогузка припорхнула на тропинку и, покачивая длинным хвостиком в такт шагам и быстрым клевкам, засеменила, собирая жатву из мошек и жучков.

Голубое небо ласково трепало белые облачка, а солнышко так расслабляющее пригревало, что вставать со скамейки совсем не хотелось.
"Ну, и черт с ними, с этими дровами... – лениво подумал я и поудобнее развалился на все еще пахнущем смолой сидении, – Потом наколю..."

© Дракон Рассвета (Вилай). May 12 2008

Фиолетовый. Крокус.

Тонкая струйка дыма вытянулась из верхушки кучи прошлогодних листьев и, облизнув меня сладковато-терпким запахом, потянулась в кусты. Поправив пару съехавших веточек, я направился к дому.

Солнышко улыбалось миру, и внутри мягко пульсировало блаженное тепло, резонируя с расправляющимися ладошками сныти и переливчатыми трелями птах. Между бордовыми пучками стрелок-лохматушек пионов звеленелись тонкие черточки листочков отцветших подснежников.

И вдруг между ярко зелеными листьями подснежников я заметил торчащие перевернутые капли фиолетовых бутонов. Я вспомнил, что следом за подснежниками в том же месте росли крокусы. Переведя взгляд чуть дальше, я увидел раскрывший лепестки цветок. Толстый, со стебель, пестик бархатно желтел навстречу весеннему солнышку.

Меня всегда поражало то, что, покупая пакетик шафрана, никто не задумывается, сколько надо распотрошить этих нежных капель жизни, чтобы наполнить бумажный кулек. А вы знаете, что шафран – это высушенные пестики крокуса? Вот... И я тоже не знал. Раньше. А, оказывается, это едва ли не самая дорогая пряность в мире, ага.

Полураскрытый цветок пил золотые лучи солнца.
Цветок пил золотые лучи солнца, и звал мух, пчел и шмелей... как будто его маленькой луковичкой не воткнула в землю много лет назад моя матушка... как будто не было человеков вовсе на свете – только он и солнце. И еще – другой цветок, до которого не дотянутся, и потому надо звать летучих...

Первая в этом году крапивница пропорхала мимо, не обратив внимания на фиолетовую чашечку – видать, она искала что-то другое. Но цветок, верно, и не видел ее. Он просто открылся навстречу миру, пил золотые лучи и ждал, когда на его лепестки сядет тяжелый шмель или шустрая муха.
Ждал, и радовался жизни.

© Дракон Рассвета (Вилай). May 21 2008

Желтый. Калужница.

Во впадинках между кочками с прошлогодней травой поблескивали голубые зеркальца, отражающие свежее весеннее небо. Редкие еще листочки ярко сияли зелеными огоньками среди желто-серо-коричневой пожухлости.

Сырая земля начала уже чавкать, неохотно отпуская ногу с сосущим чмоком. Но, не смотря на то, что местность постепенно понижалась, долгожданная канава все никак не появлялась. Интересно, куда она запропастилась? Или это леший мне глаза отводит? В прошлом году она нашлась почти сразу, стоило отойти от дороги несколько десятков шагов, а нынче я уж с полкилометра по лесу нашагал, не меньше.

Вспомнилось заклинание-считалочка, и я стал вполголоса напевать:
– Леший-леший! Не кружи, мне дорогу покажи!
Здесь надо было ему что-то предложить, и я быстро обшарил карманы. К счастью, я нашел четвертушку "Аленки", и продолжение считалочки получилось сладким:
– Дам тебе я шоколада, выведи, куда мне надо! – вытащив шоколадку из обертки, я положил ее на полусгнивший пенек и, сунув хрустящую фольгу в карман, пошел дальше.

Заклинание сработало. Как всегда, впрочем.
Уже через пару шагов я увидел один желтенький болотный цветочек, чуть дальше – другой... Следуя за цветочной цепочкой, я обошел плотные заросли голых стволов орешника, и вот она – та самая канава!
– Благодарю тебя, дедушка Леший! – прошептал я, устанавливая штатив.

Ярко-желтые шарики цветов и сочная светлая зелень стеблей будут отлично сочетаться с черно-рыжими прядями волос моего любимого демона и по контрасту голубить серые глаза. Отличная весенняя корона получится. Изумрудно-золотая.
"Даже колдовать с Фотошопом почти не придется, – подумал я, наводя объектив на мощный куст калужницы, – Вон, как сами венком сложились. Вырезать просто, и наложить..."

© Дракон Рассвета (Вилай). May 22 2008

Желтый. Одуванчик.

Зарывшись всем лицом в букет, я с наслаждением вдохнул запах. Чуть горьковатый, медовый и пушистый, он, казалось, был вещественным воплощением золотых лучей солнышка, на которое так похожи эти цветы.

Я поднимаю глаза и встречаю твое сияющее лицо.
– Ты что?
– У тебя нос желтый! – радостно смеешься ты, – Ты – цыпленок!
– Сейчас и ты будешь цыпленком! – и я мажу цветами твой очаровательный носик.
– Щекотно же! – отпрыгиваешь ты и добавляешь, – Давай лучше венок из них сделаем.
– А я не умею...
– Иди сюда, – ты садишься и забираешь у меня букет, – Вот, смотри... Ну, сядь же рядышком!.. Берем два цветка, один стебелек оборачиваем вокруг другого, затем берем следующий... Нет, давай вот этот, толстенький...

Лицо с распущенными и чуть растрепавшимися волосами, с желтым пушистым венком на лбу напомнило, почему-то, нимф и сатиров. Смеющиеся глаза отражают ярко-синее небо. И птицы вторят твоему звонкому смеху.

– А тебе мы сделаем из черемухи...
– Как же ты веточки будешь переплетать?
– А очень просто! Они травинками связываются – улыбаешься ты мне такой родной улыбкой, – Глупый цыпленок! Мог бы и сам сообразить!

– И вовсе я не цыпленок, сама цыпленок! Одуванчиковый цыпленок!
– А вот, и ты! У тебя нос все еще желтый! – смеешься и идешь ломать черемуху, – Сейчас ты у меня еще и белым, и пушистым станешь!

© Дракон Рассвета (Вилай). May 26 2008

Гроза.
Миниатюра. Все произведение "Ониксовая мышка" смотри в Магии Пера

Герои становятся все реальнее,
однако авторство не совсем мое.
Вернее, совсем почти не мое.

Была в ней некая странность. Какой-то магнетизм.
После того, как мы познакомились, она все время заставляла возвращаться к ней. Вольно или невольно я то и дело оказывался рядом. Мы разговаривали, иногда что-то вспоминали... Но чаще – просто смотрели на мир вокруг. Рядышком.
И неважно было, что она – где-то далеко, а я – тут. Между нами установилась связь, для которой никакое расстояние не было помехой.
Вот и теперь. Я почувствовал, что ей скучно.

– Что случилось? – спросил я.
– Ничего. Поэтому и скучно, – ответила она.
– Я могу что-то сделать для тебя?
– Конечно, – ответила она, – Ты всегда можешь что-нибудь сделать.
– А чего ты хочешь? – поинтересовался я – так, для проформы, потому что я уже знал, что можно сделать.
– Что-нибудь интересное... – сказала она, – Ты всегда что-нибудь придумаешь...
– Я сделаю тебе грозу. С молниями. Чтобы они сверкали и щекотали твои полосочки...
– Здорово! – засмеялась ониксовая мышка, – Это даже веселее, чем солнечный лучик.

– Скажи, а почему тебе было одиноко?
Мышка надулась, чуть помолчала, но потом неохотно ответила:
– Меня забыли. Со мной совсем перестали играть.
– Ага, и ты решила обидиться, да?
– А что, разве я не имею права? – сердито спросила мышка.
– Конечно, имеешь, – улыбнулся я, – Только зачем?
– Что значит – зачем? – удивилась мышка, – Если тебя обижают, надо обижаться. Все так делают.
– Ну, во-первых, не все. А во-вторых, вовсе даже и не надо.
– Нет, надо! – упрямо возразила мышка.
– Нет, милая, не надо, – настаивал я, – Вот, погляди сама, что из этого вышло?
– А что вышло?

– Да, вот то и вышло, что ты обиделась, спряталась, а теперь и тебе плохо, и ей...
– Она меня забыла... – грустно прошептала мышка.
– Ну и что? Человек был занят разными делами, некогда было... По-моему, это совсем не повод для обиды. А теперь она, наверное, беспокоится из-за того, что ты пропала. Она же тебя любит.
– Ну, да, любит... – уже оттаивая, но, еще делая сердитый вид, проворчала мышка.
– Конечно, любит! – убеждал я мышку, – Вот, что она сейчас делает?
– Ну, меня ищет...
– Вот, видишь! – обрадовался я, – Значит, ты ей нужна! Давай, вылезай, хватит дуться.
– Нет! – продолжала капризничать мышка, – Ты приезжай и найди меня.
– Ладно, – согласился я, чувствуя, что по-другому дело не решить, – Жди, скоро приеду.

Прихватив для приличия торт (так трудно стало найти настоящий – чтоб сладкий был и жирный, и сочный, как раньше – все больше безвкусно-диетические), я поднялся к знакомой двери. Позвонил. Открыла. Сердитая. Конечно – мышка-то пропала... Быстренько сварганил чай, благо знал, где что лежит.
За чаем напустил маленько колдовства – я не хотел находить мышку. Они должны были сами друг дружку найти. И помириться сами. Поэтому пришлось завести разговор про погоду – я ж грозу-то навел, вот и повод для примирения. Потом для виду пошарил по комнате в якобы поисках мышки, не нашел, конечно, и быстренько смылся.

– Ты хитрый обманщик! – голос у мышки был задорно-веселый, – Ты меня не нашел! Я по-прежнему сижу на подоконнике.
– Да, я такой... – легко согласился я, улыбаясь и зная, что она уже протянула руку, сдвигая занавеску, чтобы посмотреть на первую весеннюю грозу, – Гляди, гроза начинается...

© Дракон Рассвета (Вилай). Apr 16 2008

Веснаааа...

– Веснаааа... – сладко потянулся дракон и задел головою сталактит.
Сталактит крякнул, оторвался от потолка и стукнул дракона по макушке. Голова дракона дернулась вниз, наткнулась на сталагмит и лязгнула зубами.

Голова дракона мелко затряслась и распалась на три совершенно одинаковые с виду. Головы недоуменно обшарили взором углы вокруг, потом поглядели друг на друга, сплелись шеями и завязались узлом.
– Что-то я как-то плоховато соображаю... – слабым голосом сообщила одна из голов.

– Ты помнишь? – спросила одна голова другую, – Хоть что-нибудь?..
– Нет... – ответила та и спросила в свою очередь третью, – А ты? Ты помнишь?
– Неа... – качнулась третья голова, – Но Хозяйка сказала что-то про четвертую...
– Может, мы кого-то потеряли? – задумчиво произнесла первая, – Вон, глядите, и хвост как-то странно дергается... Кто дергает хвостом?
– Я – нет, – тут же ответила вторая.
– И я не дергаю, – после недолгого размышления пробормотала третья, – Может, это как раз четвертая?..
– Ну, и где она? – в один голос спросили первая и вторая.
– А я-то откуда знаю? – возмутилась третья, – Может, она вовсе фантомная...
Первая голова внимательно поглядела на третью и тихонько пробормотала:
– Ну, вот, и глюки пошли... Какая Хозяйка? Медной горы, что ли? Так она ж давным-давно в ящерку обернулась...
– Ага, в малахитовую, – кивнула вторая, немного подумала и с сомнением в голосе добавила, – Или в Каменный цветок, что ли?...

За дверью раздался дробный перестук копыт, который стих так же внезапно, как и появился. Дверь медленно распахнулась, и Перестук вошел в пещеру.
– А почему ты целый? – осведомилась вторая голова.
– В смысле? – не понял Перестук и нервно цокнул копытом.
– Ну, там, за дверью, – пояснила первая голова, – Ты был дробным...
– А вошел – целым, – закончила мысль третья голова.
– А! Я остальные копыта там, в коридоре, оставил, – ответил Перестук, небрежно махнув хвостом, – В святое место надо входить разувшись...

– Святое место? – третья голова обежала взглядом пещеру и добавила, – Здесь?
– Конечно! – безо всякого колебания ответил Перестук.
– Ты что-нибудь понимаешь? – тихо обратилась вторая голова к первой.
– Неа, – качнулась первая, – Бред какой-то... Не хватает еще уранового лома...
– Вы какой уран имеете в виду? – живо поинтересовался Перестук, обладающий, видимо, тонким слухом, – 235 или 238? А вы радиации не боитесь?
– Гляди-ка, он умные слова знает... – ухмыльнулась третья голова.

Умное Слово материализовалось, налилось силой и со всего размаху упало на пол. Не выдержав такого удара, оно рассыпалось мелкими блестящими осколками.

В центр лужицы осколков откуда ни возьмись ударило острие знания миллионов Высших Цивилизаций, воткнулось в пол и застряло, чуть накренившись. Все три головы от неожиданности выдохнули пламя, во вспышке которого Острие отбросило дрожащую тройственную тень.
Тень вскочила и, слившись в одну плотную, раздраженно заявила:
– Вот только бросаться не надо!
– Куда? – ехидно спросило Острие и перешло на неразборчивое бормотание на миллионах разных языков.
– Не куда, а кем! – бесшумно топнула Тень.
– Да! – подтвердил Перестук, цокнув копытом.

Святое место плотно зажало первой голове глаза.
– Эй! – возмутилась первая голова, – Я же ничего не вижу!
– Вот и хорошо, – невозмутимо ответило Святое место, – Плохого не увидишь.
Святое место плотно зажало уши второй головы.
– Ты что? – воскликнула вторая голова, – Я же ничего не слышу!
– Вот и хорошо, – ответило Святое место, – Плохого не услышишь.
Святое место плотно обхватило пасть третьей головы.
– Ммй! Мм мммм мм! – промычала третья голова.
– Вот и хорошо, – ответило Святое место, – Плохого не скажешь.
Святое место пошуровало вокруг и подозрительно поинтересовалось:
– А где четвертая?
– Ну, уж нет! – радостно завопила первая голова, – Пусть хоть кто-то останется, чтобы сделать!

– Неееет... – замоталась немного погодя первая голова с закрытыми глазами.
– Этого всего неееет... – пробормотала про себя вторая голова и закрыла глаза.
– Это просто глюк, ночной глюк... – зажмурилась третья голова.


– Вес... – начал, было, потягиваться дракон, но, опасливо взглянув на потолок, поспешил вылезти из пещеры.
Вокруг буйствовали заросли первоцветов, и стоял гул проснувшихся пчел. На солнышко набежала маленькая тучка, но ощущение весны от этого никуда не делось.
– Веснаааа... – сладко потянулся дракон, распахивая крылья.
Раздался сухой треск, и в темечко дракона стукнулась молния.
– Прррривет! – звучно пророкотал гром.
– Ну, здорово, коли не шутишь... – вяло кивнула одна голова.
– Ага, тебя бы так приветить, – пробормотала себе под нос вторая голова.
– Вот так и рождаются легенды о трехглавых Горынычах... – философски заметила третья, заметив приближающегося богатыря.

© Дракон Рассвета (Вилай). Apr 15 2008

Великим Начинаниям – Удача и Великие Свершения!
Долгим Походам и Странствиям – Счастливый Исход!
Уставшим Путникам – Яркий Свет и Добрый Огонь!