Древнеримская зарисовка.

Старый Савмак сидел на берегу Тибра и разглядывал свои старые шрамы. Он часто делал это, может быть, потому что они были его единственным богатством. Вещей у него было мало, да и те не свои, а хозяйские, денег же совсем не было – откуда у раба деньги ? – а вот шрамов хватало, и все свои собственные.

Старый Савмак ворчал себе под нос :
– Вот этот я заработал еще в Скифии, когда разбили понтийцев, а вот этот уже здесь, когда Люций, этот римский пес, будь он проклят, ударил меня своей палкой.
Много ран было на теле старого Савмака, но все они в свой срок заживали, превращаясь в грубые рубцы, и каждый из них напоминал о каком-то случае, о каком-то кусочке его пожизненной борьбы.

Устав ворошить эти бесчисленные клочья рваной памяти, старый Савмак поднял голову и стал смотреть в небо. А там был закат. Обыкновенный, повседневный римский закат. Он был красив. Вначале небо было золотисто-розовым, прозрачно-мерцающим, как мед и янтарь, переливчатым, как жемчуг. Свет солнца – спокойным, щадящим, не то, что днем.
Старый Савмак глубоко вдохнул. Воздух тоже был медовым, теплым, почти что липким. Этот воздух душил его еще больше, чем полдневный, раскаленный, напоенный беспощадным солнцем.

Потом небо стало золотисто-желтым, испещренным тонкими голубоватыми перьями облаков, которые заплели его, как сеть, как летящие чернильные письмена позолоченную бумагу. Сверкающий диск солнца был похож на только что отчеканенную золотую монету, которая плыла по меду, золоту и голубизне в такое же голубое с золотом море.

Савмак молчал. Он вспоминал. В Скифии закаты были другими. Вечернее небо походило на тело раненого, на котором зияло кровоточащее пятно солнца, окруженное, как синюшными пятнами, фиолетовыми и багрово-синими рваными облаками. Много ран зажило у старого Савмака, и только рана степного скифского заката никак не затягивалась и вечно сочилась кровью в его душе.
– Я хочу еще раз увидеть то небо, прежде чем умру.

И старый Савмак решился. Он даже удивлялся, что его еще не хватились в господском доме. Он нарезал тростника, натаскал бревен и связал плот. Потом нашел длинную палку, которой мог грести, как шестом. Спустил плот на воду, сел на нем и оттолкнулся от берега.

Плот слегка качнулся, потом вновь пришел в равновесие и легко заколыхался на спокойных волнах Тибра. Золотая монета солнца висела уже над самым горизонтом. Было тихо. Казалось, медовый вязкий воздух задерживал звуки. От тишины становилось еще тяжелее дышать.
Внезапно ее разорвали голоса, потом резкий свист чего-то в воздухе.

Боль пронзила и оглушила старого Савмака, и золотой диск солнца стал кроваво-алым, и облака, голубые и розовые, приняли зловещий багровый оттенок. И когда солнце готово было сорваться вниз, как капля крови с лезвия, старый Савмак перед тем как провалиться в вечную ночь улыбнулся и хрипло прошептал :
"Ну вот... Даже так... Увидел..."

© Erianna Jan 02 2003

Зоологическая зарисовка.

Она шла по улице, чужой и ненавистной ей, равно как и ненавидевшей ее. Шла, чуть ссутулившись, сжав кулаки и напрягшись, словно пытаясь создать вокруг себя стену, которая защитила бы ее от насмешек прохожих.
Ее облик у многих действительно вызывал смех : и старомодная одежда, и маленькая сутулая фигурка, и диковатый затравленный взгляд огромных в пол-лица темно-карих глаз. Кучки школьников, проходя мимо нее, смеялись и выкрикивали ей вслед : "Живодерка !"

Молодой нагловатый парень, обрадованный возможностью показать кому-то свою храбрость, протянул руку к ее беретке с явным намерением ее смахнуть. Усталым жестом она подняла руку и отмахнулась от мускулистой лапы, как от назойливой мухи. Парень, несколько удивленный таким "отпором", дождался, пока она отвернется, и замахнулся, чтобы хлопнуть ее по затылку.
Годами травли отточенным звериным чутьем она об этом догадалась и обернулась, подняв руку, и жест ее был еще более усталым. Длинные ногти скользнули по руке обидчика, а она повернулась и пошла дальше, оглядываясь по сторонам еще более настороженно.

Она привыкла. До того привыкла, что даже устала от рутины каждодневных атак, всеобщей ненависти и презрения. Она уже не задавала себе или кому-то еще глупых вопросов вроде : "Почему – я ?!"
Все было ясно, как день, и она прекрасно знала, почему же именно она, а не кто-то другой. Настолько прекрасно знала, что ей уже стало скучно вспоминать все пункты своего приговора.

Сейчас ей хотелось домой, точнее, не столько домой, сколько к своему столу, где в склянках жили крохотные, бесконечно дорогие ей животные, ненавистные всем остальным. Трудно было сказать, что из чего выросло – ненависть мира к ней из любви к существам, большинством голосов признанным безобразными, или наоборот...
Как бы там ни было, насекомых она любила, даже самых опасных, и, может быть, именно погружение в их маленький и бесконечно пестрый мир спасало ее от обычных бед и несчастий семнадцатилетних девушек. Правда, оно же навлекало другие, не совсем обычные, но от самых страшных – спасало.

Итак, она шла по покрытому серой плиткой тротуару, по улице, где даже деревья казались неживыми, глядя по привычке вниз – в стороны – вверх. Вниз – в стороны – вверх.
Внезапно что-то привлекло ее внимание, что-то цветное и необычное звало ее с серой поверхности тротуара. Гусеница ! Как только она могла очутиться на этой мертвой каменной улице, остаться живой, избежав сотен подошв ? Впрочем, могла бы и не избежать. Мальчишка лет десяти уже занес над "страшным червяком" новенький башмак. Она быстро, как только могла, присела и подхватила с земли личинку, целую и невредимую.
Гусеница была замечательной – черной с рыжими и песочными нежными волосками. На душе просветлело : не всегда в такой, казалось бы, скверный день попадется такая находка. Интересно, что вырастет из такого чуда ? И она шла, неся личинку на открытой ладони (спичечного коробка у нее не нашлось), боясь сжать руку, чтобы не раздавить только что найденное живое существо.

Ее внимание было отвлечено еще одной атакой : тот же нагловатый парень (и угораздило же его снова встать на ее дороге) протянул руку к ее беретке, но, увидев спокойно ползавшее по узкой ладони существо, отшатнулся с отвращением и суеверным страхом, поморщился, сплюнул, ругнулся и пошел быстрым шагом дальше. На ее лице отразилась несколько ехидная, а затем просто веселая улыбка :
"Ну, чудо мое, чудище мое крохотное ! Не дадим раздавить друг друга..."

© Erianna Apr 2002

Слово о Раковине.

Желтые лучи зимнего заката освещали комнату, отбрасывая блики на стены дубовых шкафов и стеклянные створки. Возле одного шкафа, в котором хранились коллекции насекомых, стояли две девушки. Одна из них держала в руках застекленную коробку с надписью Spfyngidae.
– Знала бы ты, Анни, чего мне стоил этот экземпляр ! – говорила одна из них, указывая на крупного бражника в центре коробки, – Два дня в лесу на высоте 2000 м под проливным дождем. Правда, еще труднее было доказать на кафедре, что это новый вид. Анни внимательно рассматривала серо-зеленые вытянутые крылья бабочки.

– Ладно, хватит пока, – сказала ей подруга, – Их просто нельзя долго держать открытыми – испортятся. Показать тебе еще что-нибудь ?
Анни улыбнулась. Ее не надо было спрашивать, хочет ли она что-то еще увидеть в этом удивительном доме, любимом ею с детства, как и его хозяйка, ныне энтомолог Ариадна Эгль, для нее просто Ариадна, а для других даже просто Ринк.

Этот дом Анни любила за его необъяснимый облик, совсем не такой, как в других домах. Его ободранная мебель была необычайной, шкафы и полки набиты и уставлены самыми поразительными вещами. Даже вечный беспорядок, царивший здесь, был удивителен, потому что по всем углам валялись книги, рукописи и таблицы со непонятными цифрами на всевозможных языках. Для Анни этот дом был удивительной страной, в которой всегда находился какой-то еще не открытый уголок.
Его же хозяйку, свою подругу еще с детства, Анни любила за то, что кроме всех ее потрясающих качеств, было в ней что-то такое странное и близкое Анни, из-за чего они и подружились, а от других заработали неодобрительное покачивание голов и прозвище "не от мира сего".

– Ариадна, – попросила Анни, – покажи мне, что у тебя вон на той полке ? Хозяйка подошла к указанной полке и, улыбаясь, отодвинула зеркальную створку. За ней лежали несколько десятков раковин, морских и речных, всех размеров и форм. Ариадна взяла одну из них и провела пальцем по острым известковым шипам.
– Это Murex trunculus, пурпурная улитка, из таких раньше красную краску делали, – задумчиво сказала она.
– А это что ? – спросила Анни, указывая на большую вытянутую ракушку, у которой вместо шипов были угловатые выступы.
– А, это Rapana Lippsi. Этот вид, знаешь кто открыл ? Мой знакомый, Сандро, помнишь, приходил такой бородатый ? В честь него и назвали.

Ариадна поднесла ракушку к своему уху, потом к уху Анни. Та прислушалась к звукам, доносившимся из спиральной глубины известкового завитка. Это был шум моря, бесконечный, повторяющийся, но который всегда нес в себе какие-то новые ноты. Потом к шуму моря, как показалось Анни, примешался вой ветра и еще какой-то странный звук, как монотонная заунывная струна.
– Это верно у меня в ушах звенит, –- подумала Анни, – От жары, что ли ? – она отняла раковину от уха.
– Ну, что слышно? – улыбаясь, спросила ее подруга.
– Море, ветер.
– А еще что ?
– Ничего больше.

Ариадна положила раковину на место и захлопнула зеркальную дверцу.
– Хочешь чаю ? – спросила она подругу.
Та кивнула, и обе пошли на кухню. Чайник, поставленный еще десять минут назад, уже давно выкипел.
– Почему ты не купишь чайник со свистком ? – удивленно спросила Анни.
– Я ненавижу свисток чайника, – ответила Ариадна, – У меня с ним и так связана препротивная история.
Ариадна села за стол и сложила руки на груди.


... Это было двадцать лет назад, когда Ариадна была еще девочкой и все ее называли просто Ринк. Мать привела ее в гости к своим знакомым. Они были людьми богатыми, и часто ездили за границу, чаще всего в далекие тропические страны.
Из одной своей поездки на далекий маленький остров в Атлантическом Океане, о котором Ари адна только слышала или читала, они привезли множество диковинных вещей. Это были два чучела крокодилов, побольше и поменьше, трещотки-марракасы, неизбежный попугай с именем дальней южной реки, и множество огромных морских ракушек, которые можно было приложить к уху и услышать шум моря.

Ариадне неловко было в этом доме, с роскошными коврами, креслами и гардинами. Взрослые судачили о чем-то на кухне. Девочка не любила эти разговоры. Она сидела в большой гостиной на краешке кресла, стараясь не двигаться, чтобы не разбить какую-нибудь из статуэток на соседней полке. Ей было очень скучно. Наконец, она осмелилась. Протянув руку, взяла самую большую из ракушек и приложила ее к уху.

Таких звуков она еще никогда не слышала. Вначале это было море, просто плещущее и вечно бьющее в берег море, которое представлялось Ариадне серо-синим, с легкой желтизной от солнечных лучей. Его берег был весь покрыт галькой, желтовато-серой. Это море не было похоже на те тропические моря, с которых привезена была эта раковина, с их ослепительной синевой и нежным тонким песком на побережьях. Это не было также и знакомое Ариадне море, зеленое, с берегом в белых и красных круглых камнях.

Это было неведомое море, бьющее в неведомый берег. Небо представилось Ариадне серым и покрытым тучами, сквозь которые пробивался один тонкий луч солнца. Затем к звуку волн примешался звук ветра. Это был не бриз и не ураган, а долгий заунывный ветер пасмурных дней и серых побережий. Ариадна прислушалась внимательней. Затем среди звуков ветра возник один, особенно четкий и долгий.

Это было пение, женский голос, выводивший сперва только одну, а потом и две, и больше нот. Вдруг Ариадна поняла, что голос звал ее, он настойчиво выводил ей в ухо :
"Эй, отзовись ! Откликнись ! Иди сюда, мы будем говорить, откликнись !"
Ариaдна поняла, что ей нужно только ответить, и тотчас окажется на этом берегу, стоящей на серо-желтой гальке, лицом к серо-синему морю. Она уже готова была вскрикнуть, но в другое ухо внезапно врезался иной звук, отбросивший ее назад – свисток чайника.

Она отстранила ракушку от уха и стала ждать, что ее сейчас позовут взрослые. Никто не звал. Она еще раз прислушалась к раковине. Однако там ее тоже уже никто не звал. Был только шум моря и ветра, но внезапно из них выделился на одной струне голос, зовущий уже кого-то другого :
"Эй ! Откликнись !" И в ответ послышался радостный отзыв : "Я здесь! Я слышу!"
Она тоже попыталась крикнуть : "Я слышу !", но ее уже не слушали.

Невообразимая грусть пронзила ее. Ариадна почувствовала, что она опять одна, как была всегда. Она привыкла к одиночеству, и когда настал момент, позволивший порвать хоть на секунду его пленку, быть услышанной без презрения, она упустила его.
Что-то сдавило ей горло, а в сердце больно потягивало, словно через него продувал ветер. Тот самый ветер, неведомого и навсегда потерянного побережья.
– Ринк, иди чай пить ! – послышался голос хозяйки с кухни.
Ариадна сжала губы в вечную улыбку невезучести и вышла из комнаты.


... Ариадна сжала губы и внимательно посмотрела на лицо Анни, потом вокруг себя.
– Это было самое страшное в моей жизни предательство. Самое низкое и подлое, что я могла сделать. Променять на чай Чудо... Конечно, это не первый и не последний случай. Потом я научилась узнавать зов, где бы то ни было, и отвечать на него. Но за это мне всегда было стыдно. И всегда будет, – она замолчала и сцепила руки в замок, как делала всегда, если у нее на душе было неспокойно.
Анни дослушала подругу и вдруг, сорвавшись с места, бегом помчалась в комнату. Добежав до полки со стеклянной дверцей, она спешно раскрыла ее и схватила ту самую удлиненную раковину со странным названием. Поднеся ее к уху, она стала вслушиваться.
Вот появился звук ветра где-то очень далеко, вот выделилась из звука ветра струна... Анни ждала. Из монотонного стона струны звук перерос в пение, и затем в слова :
"Эй ! Отзовись ! Я буду говорить с тобой, откликнись !"
И Анни, услышав эти слова, вскрикнула изо всех сил :
– Это я ! Я здесь ! Я слышу !
И в тот же момент она увидела себя стоящей на сизой с желтизной гальке, лицом к огромному сине-серому морю. Вокруг нее не было больше ничего. Только галька и волны.
И удивительный голос, вбираемый ушной раковиной, уже не издалека, а совсем близко.

И где-то там, на далеком-далеком берегу, Ариадна с улыбающимся лицом.

© Erianna Jan 18 2002

Великим Начинаниям – Удача и Великие Свершения!
Долгим Походам и Странствиям – Счастливый Исход!
Уставшим Путникам – Яркий Свет и Добрый Огонь!